Странствия убийцы

от всех нас.

У нее есть Уит, верно?

Не могу с уверенностью сказать, будто что-то пробежало между ними. Однажды, очень давно, еще в Баккипе, мне показалось, что я почувствовал, как Кетриккен пользуется Уитом. А сейчас мой собственный Уит был таким слабым, что я едва слышал связанного со мной волка. Как бы то ни было, Ночной Волк поднял голову и посмотрел на нее, а она твердо выдержала его взгляд.

– Иногда мне хочется уметь говорить с ним, как ты, – нахмурилась Кетриккен. – Он мог бы очень помочь мне. Я была бы больше уверена в безопасности пути и впереди, и позади нас. Он мог бы найти дорогу вниз, которую мы не видим.

Если сможешь держать свое сознание при себе и рассказывать, что я вижу, я бы взялся за эту работу.

– Ночной Волк был бы рад помочь вам, моя королева, – перевел я.

Она устало улыбнулась:

– Тогда, если только ты будешь хорошо слышать нас обоих, ты мог бы служить посредником.

От жутковатого повторения мыслей волка мне стало не по себе, но я только кивнул в знак согласия. Для продолжения этой беседы потребовалась предельная концентрация, иначе смысл мог ускользнуть от меня. Так может себя чувствовать предельно усталый человек, вынужденный непрерывно бороться со сном. Я подумал, так ли чувствовал себя Верити.

Есть и другой путь. Но это так же трудно, как ехать на норовистом жеребце, который шарахается от каждого шороха или прикосновения поводьев. Пока ты не готов к этому. Так что борись с этим, мальчик, и держи голову над водой. Я хотел бы, чтобы нашелся какой-нибудь другой способ прийти ко мне, но есть только эта дорога, и ты должен идти по ней. Нет, не отвечай мне. Помни, что есть другие, которые слушают.

Как-то, рассказывая про моего отца, Верити сказал, что, когда тот работал Скиллом, окружающим казалось, что они попали под копыта дикого жеребца. Чивэл врывался в сознание, вбивал в него сообщение и исчезал. Теперь я лучше понимал, что имел в виду мой дядя. Я чувствовал себя как рыба, которую внезапно выбросило на сушу, – то же ощущение пустоты в следующее мгновение после ухода Верити. Мне потребовалось еще несколько секунд, чтобы вспомнить себя самого. Если бы я не был уже укреплен эльфовой корой, я бы, возможно, потерял сознание, но сила наркотика поддерживала меня. Я чувствовал себя так, словно меня закутали в теплое, мягкое одеяло. Усталость исчезла. Я допил то немногое, что оставалось в моей чашке, и стал ждать вспышки энергии, которую обычно давал мне эльфбарк. Но тщетно.

– Кажется, вы заварили слишком слабый чай, – сказал я Кеттл.

– Ты получил вполне достаточно, – отозвалась она сурово. Примерно таким тоном разговаривала со мной Молли, когда считала, что я слишком много выпил.

Я взял себя в руки, ожидая, что сейчас мое сознание заполнит образ Молли, но остался один на один со своей собственной жизнью. Не знаю, чего в этом было больше – облегчения или разочарования. Мне очень хотелось увидеть ее и Неттл, но Верити предупреждал. Несколько запоздало я обратился к Кетриккен:

– Верити связался со мной Скиллом. Только что. Я обозвал себя безмозглой деревенщиной, когда увидел, какая надежда осветила ее лицо.

– Это было не совсем послание, – поспешно поправился я. – Он лишь предостерег меня от употребления Скилла, вот и все. Он все еще считает, что меня так могут обнаружить.

Лицо ее осунулось. Она покачала головой, потом посмотрела на меня и спросила:

– И он совсем ничего не просил передать мне?

– Не знаю, понимает ли он, что вы со мной, – поспешно объяснил я.

– Никаких слов, – уныло пробормотала она, словно не слышала меня. Глаза ее потемнели, когда она спросила: – Он знает, что я предала его? Он знает о… нашем ребенке?

– Не думаю, моя леди. Я не чувствую в нем сильного горя, а мне прекрасно известно, насколько бы это его огорчило.

Кетриккен сглотнула. Я проклинал свою неуклюжесть, но подобало ли мне бормотать слова любви и утешения его жене? Она внезапно выпрямилась и встала.

– Думаю, я пойду и принесу еще немного дров на ночь, – заявила она, – и зерна для джеппов. Вряд ли они найдут здесь хоть что-нибудь съедобное.

Я смотрел, как она покидает палатку и уходит в холодную ночь. Никто не вымолвил ни слова. Спустя несколько секунд я встал и последовал за ней.

– Не уходи надолго, – предостерегла меня Кеттл. Волк тенью скользнул за мной.

Ночь была чистой и холодной. Ветер был не сильнее, чем обычно. На привычные неприятности можно почти не обращать внимание. Кетриккен не собирала дрова и не кормила джеппов. Я был уверен, что и то и другое было давно уже сделано. Она стояла на краю дороги и смотрела в темную пропасть. Стояла, высокая и прямая, как солдат, докладывающий своему сержанту, и не издавала ни звука. Я знал, что она плачет.

Есть время для хороших манер, время для официального протокола и время для жалости. Я подошел к ней, взял за плечи и повернул лицом к себе. От нее шла волна горя, и волк у моих ног тоненько завыл.

– Кетриккен, – сказал я просто, – он любит вас и не станет вас винить. Ему будет горько, конечно, как и любому мужчине на его месте. Что до дел Регала, то это дела Регала. Не пытайтесь брать на себя его вину. Вы не могли остановить его.

Она провела рукой по лицу и ничего не сказала. Она смотрела сквозь меня, и лицо ее при свете звезд казалось белой маской. Потом Кетриккен вздохнула, но я чувствовал, как ее душит горе.

Я обнял мою королеву и притянул к себе, прижимая лицом к своему плечу. Я погладил ее по спине, чувствуя, как она напряжена.

– Все в порядке, – сказал я ей, – все будет хорошо. Вот увидите. У вас будет другой ребенок, и вы все вместе будете сидеть в большом зале в Баккипе и слушать песни менестрелей. Снова настанет мир. Вы никогда не видели Баккипа в мирное время. Это будет время Верити, чтобы охотиться и ловить рыбу, а вы будете скакать с ним бок о бок. Верити снова будет смеяться и рокотать в большом зале, как северный ветер. Раньше повариха часто выгоняла его из кухни, потому что он отрезал куски мяса, когда оно еще не было достаточно прожарено, – таким голодным он возвращался с охоты. Он входил в кухню и отрезал ногу от готовящейся птицы, а потом уносил ее с собой в караульную и рассказывал стражникам разные истории, размахивая этой ногой, как мечом…

Я гладил ее спину, как будто она была ребенком, и рассказывал о грубоватом веселом Верити моего детства. Некоторое время ее лоб лежал на моем плече и она не шевелилась. Потом она кашлянула, как бы начиная задыхаться, и зарыдала. Она заплакала внезапно и без стеснения, как ребенок, который упал, сильно стукнулся и испугался. Я чувствовал, что эти слезы она давно сдерживала, и не пытался помочь ей остановиться. Наоборот, я продолжал говорить и гладить ее, почти не думая, что я говорю, пока рыдания не стали стихать, а дрожь не прекратилась. Наконец она немного отодвинулась от меня и полезла в карман за платком. Она вытерла лицо и глаза и высморкалась, прежде чем сделать попытку заговорить.

– Со мной все будет в порядке, – сказала она. – Это просто… просто трудно сейчас. Ждать встречи, чтобы рассказать ему все эти ужасные вещи, знать, какую это причинит ему боль… Они научили меня, как надо быть Жертвенной, Фитц. С самого начала я знала, что будут ужасные горести, которые мне придется перенести. Я достаточно сильна для этого. Но никто не предупредил, что я могу полюбить человека, которого для меня выберут. Нести свое горе – это одно, но причинить горе ему… – При