— Я люблю на башнях спать, — сказал Шнырь. — Там воздуху много. Я на башне буду сидеть?
— Нет, — помотала головой Алиса. — Нет, внизу. Тут много подвалов и древний подземный ход, я его обустроила хорошенько, жить можно. Посидишь, пока мы разберемся с этой твоей навкой.
— И долго там мне сидеть? — уныло спросил Шнырь.
— Пару дней, — улыбнулась Алиса. — Через пару дней… Вон мой домик.
Вблизи домик выглядел еще хуже, красная дрянь прорастала из каждого бревна, я сорвал веточку, растер между пальцами. Сок красный, на кровь непохоже. Но растение… Никогда такого не видел. Как елка, только не листья, маленькие иголочки, дурное место. Я поглядел на Папу. Сидел спокойно, даже спал, кажется. Все вроде в норме. И все равно мне тут не очень нравилось.
Какое-то ощущение…
Вот когда, к примеру, идешь по лесу, и вдруг возникает такое ощущение, это означает, что за тобой присматривает волкер. Выслеживает. У нас вокруг станицы всегда волкеры рыскали, так что выходить опасно. Но Гомер, едва мы перерастали колесо, отправлял нас в лес. Поодиночке, конечно. На испытание. Рассказывал, что надо делать, как себя вести правильно, куда стрелять.
Меня тоже, помню, отправили. С карабином. Я раньше только по банкам из него стрелял, не дорос я тогда еще до своего карабина, но к оружию надо привыкать с детства. Взял я карабин, прошел по тропе мимо мин, ловушек и колючек, углубился в лес. Карабин, кстати, на плече — идти полагается как попало, чтобы волкер не заподозрил. А то он увидит, что ты не просто шагаешь, а на охоту выдвинулся — и никогда не покажется. Поэтому оружие за плечом. И в нужный момент его следует снять.
Волкера почти сразу почуял. Не по запаху, они хитрые, беззапашные, а вот так как раз. Шеей. Волоски на ней дыбом встали, дрожь неприятная прошла. Тогда я Папу себе еще не вырастил, самому приходилось за папу работать. Шагаю по тропинке, а он рядом. Не видно его, ни сучок не хрустнет, ничего. Точно и нет. Но я-то чувствую — наблюдает. Ведет меня, напасть приготовляется. И я тоже приготовляюсь, ну, чтобы с первого выстрела, значит. Куда попадать, помню прекрасно — в колено, лучше в правое.
Все ждал, что он откуда-то сверху нападет — тропинка по оврагу, сверху напрыгнуть очень удобно. Но волкер мне попался старый, опытный, мы потом посчитали кольца на зубах — почти пятнадцать. Он и так-то меня старше был гораздо, а если считать, что у волкера каждый год за пять, то и вообще матерый. Вот он меня и окрутил, пока я его по верхам караулил, он из-за сосны просто высунулся и на тропинке встал. Прямо передо мной.
Я стал снимать карабин, а он уже прыгнул. Ну, выстрелил я, в дерево соседнее попал, шишки посыпались. А волкер уже на мне. Сбил лапами, повалил на землю и сверху насел, зубами тянется.
Все, думал, смерть моя улыбнулась, сжался, ничего поделать не могу. Глаза закрыл, чтобы не видеть. И выстрел. Волкеру в глаз прямо, никогда такого не видел. Глаза у волкеров малюсенькие, щелки. Туловище здоровое, с горбом, ну вот вроде как у кабанов, в глаз попасть это еще уметь надо.
Волкер дернулся и на бок, зубами, конечно, в злобе своей бесконечной, щелкнул, но меня уже не задело.
Гомер показался, поднял меня с земли за шкирку, отдубасил хорошенько. Чтобы башкой впредь думать учился. И советов дал несколько. Весьма, кстати, мне впоследствии пригодившихся. Например, держать карабин всегда на левом плече, причем стволом вниз. А чтобы пуля не выкатилась, пробку специальную из резины. Ну, и так дальше.
Так что чувство скрытно наблюдающего взгляда у меня неплохо развито.
И здесь вот опять. Почувствовал. Волкер? Я здесь, в Москве, волкеров не встречал пока. Конечно, это не означало, что их здесь водиться не могло, волкеры твари скрытные. Но волкера бы Папа почувствовал. А он был спокоен.
Навка?
Рейдеры? Алиса вроде говорила, что рейдеров тут нет. Не было, так, может, развелись, кто его знает…
А может, ошибаюсь вообще. Вот этого Соню-стрелка не учуял совсем… Вот такие дела.
Я немножечко напрягся, но виду не подал. Алиса продолжала что-то рассказывать, старалась убедить Шныря, что в этом подземном ходе ему будет очень, очень хорошо, просто замечательно.
— Я тебе говорю, там хорошо, — повторяла Алиса. — Вода в бутылках, ириски… Сколько хочешь. Сушеные финики, а? Ты когда- нибудь сушеные финики пробовал? Финики — это тебе не лягушки вяленые. Ты лягушек вяленых пробовал?
Шнырь морщился.
— Ладно, — Алиса хлопнула в ладоши. — Я сейчас вниз слажу, кое-что сделаю, а потом свистну. И ты, Шнырек, сразу туда шныряй, я тебя уже ждать буду. А ты сторожи.
Это она мне.
— Что-то… А, ладно.
Алиса сдвинула бревно, протиснулась в щель. Раскидала хлам и нырнула в землю. Так, во всяком случае, мне показалось, хотя, конечно, на самом деле там имелся лаз. Тут везде лазы, место такое, лазутчицкое.
Мы остались вдвоем. Уселись на бревно, вытянули ноги. У Шныря оказались неожиданно хорошие ботинки, новые, видимо, кто-то в клане мог шить.
— Тут раньше красиво было, — сказал Шнырь. — В этом месте. Я видел картинки. Все белое, как снег. И дубы. Тут раньше желания даже исполнялись.
— Как это? — не понял я.
— Так. Приходишь, думаешь о своем желании — ну, что тебе хочется. И всегда сбывалось. Только много не надо загадывать, жадничать. Тогда все в порядке. Заповедник называется, то есть все заповедные желания сбываются. Заповедник Коломенское, вот.
— А сейчас?
— Сейчас тут ничего не исполняется, не видно разве?
Видно. Вряд ли в таком месте исполнится что-то, разве что наоборот. Провалишься куда-нибудь.
— А ты давно ее встретил? — спросил Шнырь.
— Ага, — зевнул я. — Дней… Не помню уже. Шесть, наверное.
— Понятно. А почему у тебя автомат такой древний?
Он кивнул на карабин.
— Зато надежный, — ответил я. — Никогда не портится. И патроны с собой таскать не надо. Сплошные преимущества.
— Автомат лучше, — возразил Шнырь. — У меня автомат. Маленький такой, с одной руки стрелять можно.
— Что же ты тогда эту навку не расстрелял?
Шнырь пожал плечами.
— Ясно.
Чувство, что за нами наблюдают, не отпускало. И это явно был не охотник. Для любого охотника, для волкера, или для кенги опять же, группы интереса не представляют. Если вас двое, волкер не нападет, они даже если в стаю собираются, всегда по одиночкам работают.
Значит, все-таки люди… Или кажется. Нервы размотались, вполне могли и казаться. Казюля привязалась, хотя сказки это, нет никаких казюль.
— Ты ничего не чувствуешь? — осторожно спросил я у Шныря.
— Вроде как смотрит кто, так?
— Вроде…
— Это морок. Место, видишь, какое… Гадкое теперь. В таких местах всегда так. Нехорошо. Надо поскорее отсюда… Слушай, я совсем не хочу там сидеть.
— Так надо. Сам понимаешь. Мы пойдем твой клан выручать — тебя с собой не возьмешь уже. У тебя даже автомата твоего нет. Посидишь немного. Отоспишься по-нормальному.
— Ага, отоспишься. А ты что, правда земляной?
— Что?
— Ну, земляной. Под землей передвигаться можешь?
— Я из Рыбинска, — ответил я.
