спины дракона. Почти в обмороке он рухнул вниз, и я лишь в самый последний момент успел его подхватить. Однако он закричал, когда мои руки обхватили его тело. Я ощутил, как он дрожит в лихорадке. Шут повернулся ко мне и жалобно прошептал:
– Это невозможно перенести. Ты слишком человек, Фитц. Я не создан для таких испытаний. Забери это у меня, забери, иначе я умру.
– Что забрать? – резко спросил я.
– Твою боль, – задыхаясь, ответил он. – Твою жизнь.
Я стоял, разинув рот, не понимая, о чем он говорит, но Шут уже прижал свой рот к моим губам. Наверное, он пытался быть осторожным. Тем не менее это было больше похоже на укус змеи, чем на нежный поцелуй, когда его рот слился с моим и поток ядовитой боли обрушился на меня. Если бы не его любовь и гнев, я бы умер на месте, несмотря на то что оставался человеком. То был едкий, обжигающий поцелуй, поток воспоминаний, и как только они вошли в меня, противостоять им стало невозможно. Ни один человек, достигший зрелости, не должен вновь пережить страсть, на которую способен юноша. С возрастом наши сердца становятся хрупкими. И мое едва не разбилось.
То была настоящая буря эмоций. Я не забыл свою мать. Никогда ее не забывал, но мне удалось отодвинуть ее в дальний уголок своего сердца, чтобы никогда больше не открывать ведущую туда дверцу. Однако она оставалась там, и ее длинные золотые волосы пахли цветами. Я вспомнил свою бабушку, которая, как и мать, родилась в Горном Королевстве, и деда, простого стражника, слишком долго прослужившего на границе и перенявшего их обычаи. И все это проникло в мое сознание ослепительной вспышкой, я вспомнил, как моя мать звала меня с пастбища, где я уже в пять лет пас овец: «Кеппет, Кеппет!», раздавался ее чистый голос, и я бежал к ней босиком по мокрой траве.
И Молли… как я сумел изгнать ее аромат и вкус, запах меда и трав, и ее смех, звеневший, точно колокольчики, когда я бежал за ней по песчаному берегу, и ее красную юбку, метавшуюся вокруг обнаженных икр, и шелк ее густых волос в моих руках? Ее глаза были темными, но в них таилось сияние свечей, когда я смотрел на них сверху вниз и мы занимались любовью в ее каморке в замке Баккип. И тогда я думал, что горящий в них свет принадлежит только мне.
И Баррич. Он был мне достойным отцом. А когда я вырос и смог встать рядом с ним, он стал мне другом. Какая-то часть моего сознания понимала, что он влюбился в Молли после того, как узнал о моей смерти, но другая часть возмущалась и ярилась – как он мог взять в жены мать моей дочери? Неведение позволило ему отнять у меня женщину и дочь.
На меня обрушивался один удар за другим. Я превратился в железо на наковальне памяти. Вновь я томился в темнице Регала. Ощущал запах гниющей соломы и холод каменного пола на разбитых губах, когда я лежал и пытался умереть, чтобы они больше не могли меня мучить. Болезненным эхом эти ощущения повторяли издевательства и побои Галена на верхней площадки каменной башни в так называемом Саду Королевы. Он не только избивал меня, но и атаковал Скиллом, а закончил тем, что изуродовал мою магию, прочно внедрив в мое сознание мысль о том, что мои способности ничтожны и мне лучше умереть, чем позорить свою семью.
Вся моя боль нахлынула на меня в мгновение ока, разрывая душу, открытую соленому ветру.
Я вернулся в лето, к слабеющим лучам солнца. Под деревьями легли длинные тени. Я опустился на лесную траву и закрыл руками лицо. Я даже не мог плакать. Шут сидел рядом, похлопывая меня по спине, словно я был маленьким ребенком, и напевая нежную глупую песенку на своем древнем языке. Постепенно мое дыхание стало успокаиваться. Когда я сумел убрать руки от лица, он сказал:
– Теперь все в порядке, Фитц. Ты вновь обрел цельность. На этот раз, когда ты вернешься назад, ты сможешь вспомнить свою прежнюю жизнь. Полностью.
Прошло еще некоторое время, и я понял, что вновь способен глубоко дышать. Затем я поднялся на ноги. Я двигался с такой осторожностью, что Шут подошел ко мне и взял за руку. Но мои шаги замедлялись не от слабости, а от удивления. Я был подобен человеку, к которому вернулось зрение. Каждый листок казался мне удивительно ярким, у нас над головами пели птицы, и мой Уит был таким острым, что я не мог сосредоточиться на вопросах, которые негромко задавал мне Шут. Лучи солнца, пробивавшиеся сквозь густую листву, золотыми стрелами озаряли вечерний лес. В них медленно кружилась и блестела пыльца.
Мы подошли к ручью, я опустился на колени и напился холодной сладкой воды. Но когда я наклонился, мое внимание привлекло дно ручья. Прозрачный мир движущейся воды, разноцветные гладкие камушки, мягкие колышущиеся пальцы водорослей. Серебристая рыбешка промелькнула между листьями и исчезла. Я попытался поймать другую, но она легко ускользнула из моих неловких пальцев, и я рассмеялся. Я поднял взгляд на Шута, чтобы проверить, видит ли он все это, он смотрел на меня – с любовью, но без улыбки. Он положил руку мне на голову, словно отец, благословляющий ребенка, и сказал:
– Если думать обо всем, что со мной произошло, как о звеньях одной цепи, которая привела меня сюда, где ты стоишь на коленях возле воды живой и обретший целостность, что ж… тогда уплаченная цена не слишком велика. Когда я вижу тебя таким, я исцеляюсь сам.
Он не ошибся. Я вновь обрел себя.
В этот вечер мы не стали покидать окруженную лесом площадь. Я развел новый костер и почти всю ночь просидел, глядя в огонь. Как если бы я приводил в порядок свитки, или сортировал лекарственные растения для Чейда, я вспоминал годы, прожитые мной после того, как я отдал половину своей жизни. Полустрасти. Отношения, в которые я ничего не вкладывал и ничего не получал в ответ. Отступления и увертки. Уход. Шут лежал между мной и костром, делая вид, что спит. Я знал, что он стоит на страже. Ближе к рассвету он спросил:
– Я сделал что-нибудь не так?
– Нет, – спокойно ответил я. – Это я много лет назад совершил ошибку. А ты вернул меня на путь истинный, чтобы я мог все исправить. – Я еще не знал, как это сделать, но не сомневался, что попытаюсь.
Утром я затоптал костер на площади. Мы оставили шатер Элдерлингов трепетать на ветру и сбежали от летней грозы. Потом мы разделили мою зимнюю одежду. Шут приложил свои пальцы к моему запястью, и мы шагнули в черный монолит, соединенные Скиллом.
Мы вышли из Скилл-колонны в ледяном дворце Бледной Женщины. Шут простонал, сделал два неуверенных шага и опустился на колени. Путешествие далось мне легко, хотя на миг у меня закружилась голова. Потом почти сразу же на меня обрушился холод. Я помог Шуту подняться на ноги. Он с удивлением озирался по сторонам, обхватив себя руками, чтобы хоть как-то согреться. Я дал ему немного времени, чтобы прийти в себя и выглянуть из покрытых изморозью окон на снежный ландшафт. Потом он с благоговением осмотрел Скилл-колонну.
– Пойдем, – сказал я.
Мы спустились по лестнице и задержались в комнате с картой. Мой друг с интересом взглянул на изображенный на ней мир. Длинные тонкие пальцы Шута пробежались по неровной поверхности моря и повисли над Бакком. Не касаясь карты, он указал на четыре самоцвета возле Баккипа.
– Эти самоцветы… ими обозначены Скилл-колонны?
– Наверное, – ответил я. – А это Камни-Свидетели.
Он легко коснулся побережья к юго-востоку от Баккипа. Здесь не было ни одного самоцвета. Шут покачал головой.
– Никто из живущих здесь меня не знает. Глупо даже думать об этом.
– Думать о возвращении домой не глупо, – заверил его я. – Если я попрошу Кетриккен, она…
– Нет, нет, нет, – прервал меня он. – То была лишь глупая фантазия, Фитц. Я не могу туда вернуться.
Закончив изучать карту, мы спустились по лестнице и попали в лабиринт, залитый бледно-голубым светом. Мне показалось, что мы вернулись в старый кошмар. Мы шли, и я
