Дело так и ограничилось шумными декларативными заявлениями. Совершенно справедлив вывод исследователя: «Отношение русского правительства и общества в 1914–1917 гг. к военнопленным характеризуется несколькими чертами: во-первых, непризнанием официальными властями необходимости осуществления помощи пленным и расцениванием ее как помощь врагу и, как следствие этого, отсутствием государственной программы и единого координационного центра по оказанию помощи военнопленным. Более того, пленные военнослужащие рассматривались властями как дезертиры и предатели родины, заслуживающие наказания. Во-вторых, отношение общества к военнопленным было в целом пассивным и безучастным. В-третьих, деятельность благотворительных организаций, несмотря на большое ее значение для пленных, в силу отсутствия достаточного финансирования не могла внести коренные изменения в политику российского правительства относительно военнопленных».[130]
Десятки, а затем и сотни тысяч военнопленных, поступавшие в распоряжение воюющих враждебных государств, их захвативших, стали головной болью военно-политического руководства всех сторон, так как в самом скором времени встала проблема не только их обеспечения и снабжения, но и занятости. Уже только в августе 1914 года, в первый месяц с начала военных действий, русские взяли в плен более ста тысяч австро-венгерских пленных в ходе Галицийской битвы, а немцы — полторы сотни тысяч русских пленных в Восточно-Прусской операции. Дальнейшие сражения в Галиции и Польше лишь увеличивали взаимные потоки пленных, а война явно затягивалась — это стало ясно уже после того, как германские армии были отброшены от Парижа в результате Битвы на Марне.
Никто не мог и подумать, что Большая Европейская война, к которой так долго и явно готовились великие европейские державы, продлится более четырех лет. Расчет на блицкриг не заставил задуматься над многими из тех проблем, которые в 1914–1918 гг. поставила перед воюющими сторонами уже не европейская, а мировая война. Это касается и военнопленных — миллионное их количество предвидеть было невозможно, так как за полгода решительных операций, под которыми виделся весь конфликт за европейскую гегемонию, захватить столько пленных просто невозможно даже и при столкновении миллионных армий — не может же четверть Вооруженных сил угодить в неприятельский плен. Тем не менее практика войны показала, что и невозможное возможно: например, в ходе Восточно-Прусской наступательной операции русский Северо-Западный фронт за месяц боев потерял сто процентов исходной группировки, в том числе три пятых пленными. Если каждый месяц получать по сто пятьдесят тысяч человек русских пленных, да еще австро-русский фронт, да еще Французский фронт, то и впрямь можно набрать за полгода миллион военнопленных.
Блицкриг не мог дать столько пленных лишь потому, что Франция должна была быть выведена из войны за сорок дней, как это предполагало германское планирование войны — «План Шлиффена», после чего соединенными усилиями союзники по Тройственному блоку обрушивались на Российскую империю, которая не смогла бы выстоять в одиночку перед таким напором. Планы Антанты хотя и не были столь четкими и детально разработанными, как у немцев, но также предполагали полугодовую войну, затем — замирение и все пленные, сколько бы их ни было, расходятся по домам. Тот факт, что миллионы пленных (солдат и гражданских) будут годами содержаться в лагерях, не мог быть осознан до войны, так как не имел прецедента ранее.
Как будто бы предвидя осложнения, международное право все-таки указывало, что труд пленных на неприятеля есть неотъемлемая часть войны. Статья 6 Конвенции о законах и обычаях сухопутной войны от 18 октября 1907 года сообщала: «Государство может привлекать военнопленных к работам сообразно с их чином и способностями, за исключением офицеров. Работы эти не должны быть слишком обременительными и не должны иметь никакого отношения к военным действиям». Первыми такой возможностью воспользовались немцы.
В ходе боев за Восточную Пруссию германская житница (а перед войной Германия ввозила около трети необходимого продовольствия) была частично разорена, а население бежало в глубь страны и должно было там оставаться впредь до твердой уверенности, что русское вторжение не повторится. Сражения за Восточную Пруссию шли несколько месяцев, и, хотя уже не отличались тем накалом и глубиной, как в августе, так как германцы старались перехватить инициативу действий на Востоке, тем самым вынуждая русских бросать все резервы в сражения на территории Польши, никто не мог дать гарантий. Поэтому осенью 1914 года германское командование использовало русских военнопленных на уборке урожая в Восточной Пруссии и Силезии, так как большая часть эвакуировавшихся с началом войны все еще оставалась в глубине страны.
Поступление дешевой рабочей силы, которую можно было использовать для активной эксплуатации, согласно международному праву, являлось слишком существенным «лакомством» и чересчур насущной необходимостью для государства, чтобы от него просто отказаться. Таким образом, в период Первой мировой войны «военнопленные уже не являлись, как раньше, просто обезвреженными, временно задержанными комбатантами, а трактовались государствами пленения как особого рода подневольная рабочая сила, имевшая при наличности продолжительной экономической борьбы особенное значение».[131] Первым 6-й статьей Гаагской конвенции воспользовался тот, кто первым ощутил нужду в рабочей силе. А именно — немцы. Вслед за ними, в самом скором времени все воюющие державы перешли к практике той или иной степени использования труда военнопленных в народном хозяйстве.
Во всех воюющих государствах в отношении пленных действовали специально выпущенные в начале войны Положения о военнопленных, которые затем дополнялись узаконениями и правилами использования и размещения пленных. Эти своды были весьма объемны. «Всем воевавшим странам пришлось заново регулировать вопрос о положении военнопленных применительно к особым условиям мировой войны. Им пришлось уже во время войны выполнить большую работу по нормировке сложной техники содержания военнопленных и управления ими. Результатом этой работы явились… внутреннегосударственные и международно-правовые акты, представляющие собой целые кодексы детально разработанных постановлений о военнопленных».[132] То есть опора на международное право являлась необходимой составляющей тех государственных документов, что относились к военнопленным.
В своих базовых основах эти Положения и «кодексы» неизбежно исходили из требований Женевской конвенции 1906 года и Гаагской конвенции 1907 года, ратифицированных всеми великими державами. Статья 4 Гаагской конвенции говорила: «Все военнопленные находятся во власти правительства, захватившего их в плен, а не отдельных лиц. Обращаться с ними надлежит человеколюбиво. Все, что принадлежит им лично, остается их собственностью». На этих основаниях содержались пленные в Русско- японской войне 1904–1905 гг. Казалось бы, что так будет и в дальнейшем, с учетом тех поправок, что внесла в Женевскую конвенцию Гаагская конвенция 1907 года. Но Первая мировая война в силу своего размаха, идеологической и национальной подоплеки, количества военнопленных, ожесточения борьбы и т. п. изменила то, что предполагалось незыблемым.
В Российской империи соответствующее Положение о военнопленных с изложением прав и обязанностей, согласно международному законодательству, было принято 7 октября 1914 года. Утверждалось оно лично императором Николаем II, а общее заведывание делами неприятельских военнопленных было отнесено к компетенции Главного управления Генерального штаба. Конвенция о законах и обычаях сухопутной войны 18 октября 1907 года в преамбуле гласила: «Население и воюющие остаются под охраной и действием начал международного права, поскольку они вытекают из установившихся между образованными народами обычаев, из законов человечности и требований общественного сознания».[133] Официальные документы должны были соответствовать требованиям международных норм. Поэтому и в Положении 7 октября указывалось, что «с военнопленными, как
