type='note'>[386] В сумме «сугубо механическое сложение процентов немцев — генералов и штаб- офицеров (20,1 и 11,6) показывает, что не менее 15 % носивших погоны пяти высших чинов российской армии, являлись немцами (то есть каждый шестой-седьмой военачальник). Так было в стране, в которой немцы составляли 1,2 % от всего населения»
Правила по «ликвидационной политике» не касались тех людей, кто сам (либо предки) жил в России до 1880 года, а также семей, где были офицеры. Потому прежде всего мероприятия практики «шпиономании» затронули Прибалтику, где основную часть помещиков и дворянства вообще, составляли немцы по происхождению. Тем не менее замечает Н. С. Андреева, «прибалтийские немцы в основной массе сохранили лояльность к Российской империи вплоть до Октябрьской революции. Даже суровые испытания Первой мировой войны не поколебали вассальной верности прибалтийско-немецкого дворянства к правящей династии».[387]
Чем дальше, тем больше государственный организм страны захлестывался ненормальными проявлениями. Постепенно стало не только удобно, но и привычно объяснять неудачи фронта и тыла происками мифических врагов. Зачем немцам в 1914–1915 гг. был нужен шпионаж, если русские высшие штабы отдавали сверхсекретные приказы открытым текстом по радио? Применяемые русскими шифры до 1916 года были примитивны и расшифровывались австро-германцами в короткие сроки. Противник узнавал о русской перегруппировке или сосредоточении раньше большинства русских же подчиненных командиров. Где же здесь шпионы? Достаточно сказать, что русское командование связывалось со своими военными атташе через швейцарский Берн, наводненный опытнейшими немецкими контрразведчиками.
Однако же чем дальше, тем больше звеньев российской государственной системы втягивалось в деятельность поиска шпионов. Как говорит исследователь, «возведение кампании по борьбе с „немецким засильем“ в ранг государственной политики вынудило самодержавие подключить к ее проведению всю российскую бюрократическую машину. На протяжении 1914–1917 гг. к осуществлению ликвидационной политики царизма в этом вопросе было привлечено в той или иной форме большинство из функционировавших в то время государственных учреждений, в том числе не имевшие к нему, казалось бы, прямого отношения военное и морское ведомства, министерства иностранных дел и народного просвещения и даже такие специфические структуры, как Сенат и Синод».[388] Верховная власть покорно плелась в фарватере политики Ставки, тем самым готовя собственное падение.
Любое мероприятие, проводимое вразрез с объективными условиями жизни, в любой момент грозит выйти из-под контроля не только исполнителей и масс, но и самих же властных органов и структур, что вызвали данные мероприятия к жизни. В их числе можно назвать и переход прибалтийских немцев на сторону Германии, так как государственная власть Российской империи покровительствовала латышам и эстонцам; это и финские добровольцы в германской армии; это и восстание в Средней Азии в 1916 году. Наконец, это готовность к революционным переменам не только со стороны солдат (вчерашних крестьян, жаждавших разделить между собой помещичьи и казенные земли), но и офицеров, дезориентированных антигосударственной пропагандой и как будто бы действовавшей с этой пропагандой в унисон самой же государственной властью России.
Ярким проявлением того факта, что ситуация выходит из-под контроля, стал антигерманский погром в Москве 8–11 июня. Три дня вторая, старинная столица находилась в руках бесчинствующей толпы. Пострадали масса разнообразных коммерческих предприятий и учреждений, а также частных квартир и домов — у 113 подданных Австро-Венгрии и Германии, 489 русских подданных с иностранными фамилиями, 90 русских подданных с русскими фамилиями. Ясное дело, что ограничиться официозом было никак нельзя. А потому усердно распространялись слухи об измене внутри императорской фамилии, особенно — со стороны императрицы Александры Федоровны (и это при том, что часто болевшая императрица работала сестрой милосердия в офицерском госпитале, а вовсе не вела праздной жизни, подобно многим прочим представителям императорской фамилии).
Сведения о происходившем намеренно скрывались. Только через два дня о происходящих в Москве событиях узнал министр внутренних дел Н. А. Маклаков, так как московские власти сдерживали распространение информации и лишь на третий день войска применили оружие, ибо бунт грозил захлестнуть Москву. Власти в лице градоначальника князя Ф. Ф. Юсупова (отец убийцы Г. Е. Распутина — Ф. Ф. Юсупова-Сумарокова-Эльстона) своим нарочитым бездействием только поощряли беспорядки, пока дело не зашло слишком далеко. Вдобавок ко всему «массовое бездействие полицейских чинов привело к широкому распространению слухов, будто немецкие погромы были организованы самой полицией или по крайней мере с ее ведома».[389]
В создавшейся обстановке уже никакие попытки восстановить контроль над ситуацией, не могли быть до конца успешными. Волна недовольства, спровоцированная Ставкой и властями всех уровней, пока загонялась в глубь, чтобы в самом скором времени вырваться наружу мощной революционной волной. Л. Гатаговой верно отмечается, что «сам факт допущения погромов в крупнейшем городе империи наглядно свидетельствовал о глубокой деградации системы власти и бессилии российского общества. Драматические события последующих лет (когда мощный погромный потенциал обернулся движущим фактором смуты уже общероссийского масштаба) лишь подтвердили правомерность этого вывода».[390] Теперь уже ни сверхпопулярный за счет рекламного популизма и клеветы Верховный главнокомандующий, ни сам император, не смогли бы вернуть ситуацию к статус-кво, даже и осознав, что на волю рвутся те силы, что ни в коем разе не должны получить свободы. Превосходным образчиком того обстоятельства, что «хотели, как лучше а получилось, как всегда», является следующий документ. 17 сентября 1915 года из Московской губернии в столицу сообщали: «Появившиеся… воззвания Верховного главнокомандующего, предлагающие населению строго отличать заведомых предателей от верных слуг Царю и Родине, хотя бы и носящих иностранные фамилии, возбудили в умах черни превратные толкования… что даже политика великого князя стала благожелательнее к немцам и что поэтому нужно ожидать, что командные должности на фронте опять займут немцы. При этом высказывалась уверенность, что войска сумеют вовремя расправиться с предателями даже среди начальствующих лиц».[391]
Понятно, что «предатель» чаще всего становится таковым не в силу реального свершения предательства, а в силу своего «назначения» свыше на эту должность. Точно так же, как великий князь Николай Николаевич «назначил» на эту должность Мясоедова, Ренненкампфа, Сухомлинова и прочих, весь высший слой государства (прежде всего дворянство) окажется в 1917 году «назначенным» на роль «предателей» никем иным, как российским народом. Посеявший ветер, непременно пожнет бурю. «Отношение к немцам определялось более всего проблемой мифического „немецкого засилья“, обсуждавшейся задолго до войны и необычайно обострившейся в связи с поисками „внутреннего врага“, ответственного за все — за неудачи на фронтах, неурядицы в тылу, развал хозяйства»
Начало этого явления проявилось в первую голову в Действующей армии. Непосредственной предпосылкой к тому, помимо пропаганды шпиономании, стал кризис вооружения. Без оружия организованное воинское подразделение превращается в толпу. Недостаток вооружения оплачивался человеческой кровью. Впервые солдаты были побуждены заговорить о том, что «господа» желают нарочно «извести» как можно больше простого народа, чтобы не давать ему землю.
Тем более солдат отчетливо видел, что у противника есть все, что русские полки сметаются тяжелой артиллерией немцев, что огромные потери есть следствие нераспорядительности командования. Гибель кадров и мобилизация в Вооруженные силы все новых сотен тысяч мужчин (кадровый состав Действующей армии был выбит к январю, а обученный запас был исчерпан к маю 1915 года) усугубляли ситуацию кажущейся безнадежности. Отсюда и массовые сдачи в плен — по двести тысяч в месяц летом.
Слухи, распространяемые в солдатской массе, были столь дикими, что лишь всеобщим озлобленным отупением от поражений и отступления лета-осени 1915 года можно объяснить их возникновение и существование. В своих письмах солдаты писали, например, что артиллерийские орудия непременно заряжались начальниками холостыми зарядами, что помогало немцам бить русских. И вновь, и вновь «офицеры по предписанию начальства передают обо всем этом солдатам». Последнее заявление особенно
