вроде паланкина, который четверка бесов и взвалила на плечи. Существа эти, весьма примечательные во многих отношениях, особой выносливостью не отличались, и четверки менялись через каждые полчаса.
Впереди всех шел Мансур, выполнявший сразу две роли – проводника и впередсмотрящего. На веревке он вел козу, предназначенную для окончательного расчета с носильщиками. Подначки бесов относительно его сексуальных посягательств на несчастное животное Мансур демонстративно игнорировал.
Замыкали процессию Синяков, одетый в камуфляжную форму с чужого плеча и забинтованный так, что на лице остались только глаза, рот и ноздри, да двое солдат-штрафников, уже успевших отбыть чуть ли не половину своего официального срока.
Они волокли на себе разнообразное снаряжение, предназначенное для борьбы с бесами, включая импортный охотничий арбалет, приспособленный для стрельбы осиновыми кольями, и ранцевый огнемет, едва не сыгравший в судьбе Синякова весьма трагическую роль. Запасные баллоны к огнемету пришлось тащить именно ему.
Солдаты, хоть и считавшиеся здесь ветеранами, чувствовали себя не очень уверенно и все время оглядывались по сторонам. Конечно, их можно было понять. Одно дело сидеть в окопе, наблюдая с вершины холма за хорошо изученными окрестностями, и совсем другое – шагать по незнакомой местности, где каждый куст или камень могут внезапно обернуться врагом.
О своем оружии солдаты отзывались с пренебрежением. Оно было эффективно только против самых слабосильных бесов, и так обходивших людей стороной. На бесов высшего класса осиновые колья, огнеметы и чеснок с укропом почти не действовали.
– Это как в детстве, когда мы дрались двор на двор, – пояснил белобрысый солдатик по имени Мишка. – Побеждает та ватага, где окажется самый старший по возрасту пацан. Есть такие бесы, против которых мы как детсадовцы против десятиклассника. С ними только настоящие колдуны справиться могут, типа нашего Архангела.
Очень скоро Синяков, испытывавший искреннюю симпатию ко всем, кто разделил Димкину судьбу, разговорился с солдатами. У каждого в прошлом была своя собственная беда, которая, пройдя через череду бездушных казенных инстанций, привела столь разных людей к одному общему знаменателю – дисбату.
Белобрысый Мишка, например, поплатился за чрезмерную сыновнюю любовь. Прибыв в отпуск, он обнаружил, что его мать тяжело больна, а отец пребывает в глубоком запое. Полагающихся по закону десяти суток не хватило ни на устройство матери в больницу (кому, спрашивается, хочется связываться с потенциальной покойницей), ни на приведение папаши в божеское состояние.
Визит в военкомат закончился неудачей. О продлении отпуска якобы не могло быть и речи (Воевода как раз разбирался с очередным своим политическим противником). Более того, Мишке пообещали, что доставят его в часть под конвоем.
Тогда он сыновний долг передпочел долгу гражданскому и, как говорится, забил на службу болт.
Полночи Мишка проводил у постели метавшейся в бреду матери, а весь день бегал в поисках хоть какого-нибудь заработка. (Отец к этому времени пропил не только все имеющиеся в доме деньги, но даже кур-несушек вместе с петухом.)
По факту его дезертирства вскоре было возбуждено уголовное дело, однако о появлении военного патруля или милицейского наряда Мишку всегда загодя предупреждала сторожевая собака Альма, на диво умная и чуткая. Он немедленно выскакивал в окно и растворялся в обширных яблоневых садах, подходивших вплотную к его надворью. Постепенно мать стала выздоравливать, чем несказанно удивила даже участкового врача, а отец с крепких напитков, лишавших его человеческого облика, перешел на пиво, легкое вино и одеколон, что само по себе было уже положительным симптомом.
Можно уже было и в прокуратуру с повинной идти, да на Мишкиной шее висел еще один долг, на этот раз денежный. Слишком много денег ушло на приобретение лекарств, цены на которые к тому времени достигли запредельных величин. Наверное, в Гарлеме было проще героин купить, чем в каком-нибудь Кировске или Дзержинске – банальный аспирин.
Дабы одним махом решить все финансовые проблемы семьи, как нынешние, так и будущие, Мишка присоединился к стройбригаде, собравшейся ехать в столицу на шабашку. Там он и был задержан прямо на перроне работниками линейной милиции, чей наметанный глаз легко отделял козлищ от агнцев, тем более что фотографии этих самых козлищ, снабженные детальным описанием примет, красовались в самых людных местах вокзала.
Все остальное укладывалось в три емких слова: следствие, суд, тюрьма (в данном случае дисбат, что было малосущественно).
Второго солдатика, назвавшегося Игорем, привели в Пандемоний совсем другие обстоятельства.
Он вырос в семье старообрядцев, правилами которых запрещались все мирские соблазны вроде курения или пьянства, а уж ношение оружия – тем более. Призывной комиссии военкомата на такие тонкости было, конечно, наплевать, тем более что про закон об альтернативной службе пока только слухи ходили. Был один, уже испытанный выход – отправить призывника-сектанта в строительные войска, где кирка и лопата с успехом заменяли автомат. Но, как назло, разнарядки имелись только в десант и мотопехту.
Конфликты с начальством начались у Игоря еще в учебной роте. Сначала дело ограничивалось только устными замечаниями да нарядами вне очереди, но когда во время принятия присяги он отшвырнул автомат, который чуть ли не силой пытались повесить ему на грудь, терпение у отцов-командиров лопнуло. Упрямого новобранца принялись обрабатывать по такой схеме – душевный разговор, гауптвахта, опять душевный разговор, опять гауптвахта… К чести восемнадцатилетнего парня надо сказать, что он высказал твердость и упорство, достойное потомка протопопа Аввакума. Поскольку попытка признать Игоря психом тоже не удалась, его передали с рук на руки военной прокуратуре и судили по серьезной статье – «Неисполнение приказа», в военное время влекущей за собой расстрел.
Однако время было мирное, и суд ограничился тремя годами дисбата. Пребывание в Пандемонии Игорь воспринимал как неизбежное зло и к мрачным чудесам, творившимся здесь, привык раньше других. Как-никак, а в существование бесов он верил с детства.
Маленький отряд, старавшийся держаться открытых мест и стороной обходивший каждое очередное препятствие, будь то баньяновая роща, неизвестно как оказавшаяся в столь неблагоприятном климатическом поясе (впрочем, не исключено, что миллион лет назад баньян был распространен в Восточной Европе столь же широко, как нынче сосна), или вполне современный мотель, реклама которого обещала усталому путешественнику все виды услуг, мало-помалу продвигался вперед.
Дважды они задерживались возле постов, оборудованных, как правило, на господствующих высотах, и, перекинувшись парой слов с их гарнизоном, следовали дальше.
Бесы, питавшие к физическому труду отвращение куда большее, чем люди, готовы были вот-вот выйти из повиновения. Они так расшалились (если только их садистские выходки можно было назвать шалостями), что Додику даже пришлось однажды пустить в ход детский водяной пистолет, заряженный концентрированным настоем особо горькой полыни, произрастающей только на солончаках.
Несколько раз Синяков замечал на горизонте силуэты хорошо знакомых сооружений, в Пандемонии приобретших несколько иной, зачастую гротескный облик. Так, например, огромная ТЭЦ, в срединном мире снабжавшая теплом и светом полгорода, здесь имела сходство с Пизанской башней – и все благодаря сильно покосившейся набок градирне.
Железнодорожные рельсы, которые им пришлось не единожды пересекать, через каждые пятьсот-семьсот метров были завязаны в аккуратные узлы.
– Все, – сказал бес, а вернее, бесовка, щеголявшая в корсете и ажурных чулках с шелковыми подвязками, – прибыли. Отсюда до вашей братвы рукой подать. Теперь сами
