Согласно Луке, все было не так уж и просто – взяли да и пошли по слову! Нет. Сначала Иисус предложил рыболовам отплыть вместе с Ним на лодке на глубину. Они отплыли на вержение камня или на стадию – туда, где обычно Симон рыбачил с Андреем. Когда же остановились, Он осмотрелся, указал рукою на воду и сказал:
– Вот здесь закиньте сети для лова.
Симон, как видно, даже вспылил, отвечая Иисусу.
– Наставник! Мы трудились всю ночь и ничего не поймали, – обиженно возразил он. Однако, несколько успокоившись, рассудительно добавил, что если Иисусу угодно, то он, Симон, закинет по Его слову сеть. И тут же закинул ее. И что же! Рыбы наловили столько, что ею наполнили две лодки, да так, “что они начали тонуть”, восторженно уточняет Лука.
И такое было количество рыбы, повествует евангелист, что бедный Симон припал к коленям Иисуса, умоляя Его уйти немедленно, “Ибо ужас объял его и всех, бывших с ним, от этого лова рыб, ими пойманных”.
И вот только после свершения этого чуда Иисус сделал то, что чудом уже и не выглядит. После этого Он призвал Симона, сказав ему: “Не бойся; отныне будешь ловить человеков”. Но Он мог бы и не говорить этих возвышенно-таинственных слов, ибо на Симона и Андрея чудесный улов произвел такое впечатление, что они и без всяких дальнейших слов – не по слову, но всилу вида совершенного чуда – решились бы на то, на что они и решились: “вытащивши обе лодки на берег, оставили все и последовали за Ним”.
Так у Луки.
Так развенчано пышным чудом великое чудо, скромно и кротко описанное Матфеем, которого Лука, должно быть, не раз упрекал за то, что тот пренебрег изображением чудесного улова.
– Ах, Лука, – отвечал, должно быть, на эти упреки Матфей, – за Ним была Истина, и Он был достаточно ею проникнут, чтоб призвать одним только Словом.
– Нет, Матфей, нет! – возражал Лука. – Чудо должно быть ярким и зримым!
…Разговаривая так, они стояли на том самом месте, где Иисус призвал Симона и Андрея. Время от времени, прерывая спор, евангелисты прохаживались в раздумьях, заложив руки за спину и ничего не замечая вокруг: Лука не замечал, что Матфей расхаживает по воде, как по суше, не замечал этого и сам Матфей…
Два ожерелья
Первая ставка в этой беспримерно азартной игре была достаточно скромной – жемчужное ожерелье. Его поставил на кон царь западных земель Индии Юдхиштхира, принадлежавший к роду пандавов. Юдхиштхиру вызвал на игру в кости его двоюродный брат из рода кауравов, царь Дурьйодхана, владевший восточными землями Индии. Именно вызвал, как вызывают на дуэль. Отказаться от игры в кости, если последовал вызов, в Древней Индии считалось бесчестьем для всякого кшатрия, представителя касты воинов и правителей. Юдхиштхира был истинным кшатрием.
Принимая вызов, он превосходно знал, что в какой бы то ни было игре для него нет более опасного противника, чем Дурьйодхана, потому что Дурьйодхана злобно его ненавидит; Дурьйодхана завидует его несметным богатствам и ослепительной роскоши его чудесных дворцов в Индрапрастхе, столице пандавов (современном Дели); Дурьйодхана считает несправедливым раздел наследственного царства на восточное, доставшееся ста братьям кауравам, и западное, где властвуют всего пять братьев пандавов во главе с Юдхиштхирой. Знал Юдхиштхира и то, что его двоюродный брат Дурьйодхана мечтает владеть безраздельно всем царством. И, наконец, царю пандавов было известно самое главное – что у Дурьйодханы есть дядя по имени Шакуни и что во всей стране Бхаратов – Индии – нельзя найти игрока в кости, равного этому коварному дядюшке, который столь же ловок, сколь и нечист на руку. Играть предстояло именно с ним. Дурьйодхана же будет только делать ставки. Таковы были условия игры. Юдхиштхира согласился на них. И игра пошла.
Она происходила в Хастинапуре, столице кауравов (в ста километрах
к северо-востоку от нынешнего Дели), при огромном стечении народа
в обширном Дворце собраний, специально построенном для этой игры
в ХII в. до н. э.
Дурьйодхану ничуть не смущало то обстоятельство, что первая ставка – жемчужное ожерелье – была чересчур умеренной, чтоб назвать ее царской. Ведь и он, Дурьйодхана, знал кое-что сокровенное о своем двоюродном брате, царе Юдхиштхире. Он знал, что мудрый, доблестный и беспорочный царь подвластен лишь одному пороку – дьявольскому азарту, помрачавшему временами его рассудок.
И главная ставка Дурьйодханы – ставка на азарт – сыграла. Уже через минуту-другую, когда ожерелье было выиграно Дурьйодханой благодаря искусному жульничеству дядюшки Шакуни, Юдхиштхира сам предложил противникам сыграть не на мелочь, а “делая тысячные ставки”.
И игра пошла на тысячные ставки.
Пошли на кон сто кувшинов – по тысяче золотых монет в каждом. За ними – царская колесница, “победоносная и священная”. За колесницей – тысяча боевых слонов “с золотыми подпругами”. И все это выиграл в пользу любимого племянника Дурьйодханы ловкий Шакуни. Но Юдхиштхира уже не мог остановиться. Азарт толкал его в пропасть. Азарт неумолимо втягивал его в великую игру.
И великая игра пошла.
Кости зловеще плясали на мраморном столике. Они останавливались лишь на мгновение в ожидании новой ставки. И головокружительные ставки следовали одна за другой. Сто тысяч рабынь, “юных и дивно- прекрасных”, поставленных Юдхиштхирой на кон, уже не принадлежали ему. Уже не был он властелином ста тысяч рабов, “почтительных и благосклонных”, взятых с кона одним броском. Уже не он распоряжался бесчисленными колесницами, слонами, конями, воинами и всею казною царства пандавов. Но у царя оставалось то, что мог поставить на кон только царь. И он поставил: город Индрапрастху и всю страну пандавов вместе с ее достоянием и всеми людьми, ее населяющими, исключая брахманов – членов высшей касты, владеющих небесным знанием Вед и никому на Земле не подвластных.
Весть об этой грандиозной ставке повергла в оцепенение многотысячную толпу во Дворце собраний. В глубокой тишине Шакуни бросил кости. И после его броска возглас неистового ликования прокатился по стану кауравов.
