Иначе придется отправить тебя на исповедь в город в один очень солидный дом. Там развязывается язык и у таких борцов, что не тебе чета. Те не занимаются такой школярской чепухой, те кидают гранаты, не моргнув глазом, им пальца в рот не клади. Гм... послушай: а не лучше было бы организовать под этим возвышенным названием, ну, хоть певческий кружок? «Орфей», гм... Или шахматный кружок? Жаль, пропадает красивое название!
Ключ загремел в замке, и прихрамывающие шаги мало-помалу затихли в конце коридора.
Далекий гудок возвестил конец ночной смены.
Посадил сверчка в спичечную коробку и приложил ее к уху: слышишь, как шуршит? Выпусти, выпусти его! Вот бы тебя запереть в коробке!.. Это было давно. За шторами затемнения выползал из тумана день, завод наполнился звуком шагов, но здесь застряла ночь, и время было как замерший поток, отчужденное и неизмеримое, он не воспринимал его бег.
Что будет? Вот откроется дверь, и в нее втолкнут остальных. Этого Гонза боялся больше всего. И еще - нож! Самое обидное, что в оскорблениях и насмешках, которыми Мертвяк осыпал их, было много правды. Молокососы, с голыми руками вышли на бой, имея один револьвер, которого так и не пустили в ход! Тем сильней чувство поражения. Все зря! Несколько листовок, несколько блошиных укусов - и конец! Человек бессилен. Душан. Хоть плачь. Зачем мы, собственно, все это затеяли? Красивый жест, потребность дать выход энергии. Хвастовство? Пишкот! Веснушчатое лицо балагура - и душащий бессильный гнев, когда его тащили по цеху, атмосфера бойни и неотступная жажда отомстить. Но это был только порыв, этим не проживешь долгие месяцы. Совесть? Да. Бессилие? Да. Потребность что-то сделать, чтобы всю остальную жизнь не было стыдно смотреть в зеркало, обманчивое чувство свободы действия; нет, меня не волокут на убой, как барана... Да. Довольно ли этого? Теперь ему кажется, что у каждого из них были еще свои собственные причины. Ну, хоть Бацилла! Чем не герой?
Который час? Он заставил себя открыть глаза. Вздрогнул от холода. Печаль, липкий деготь печали. Ее лицо. У него даже скривились губы. Река.
Почему объединились именно вы, пять таких разных характеров? Чувство товарищества? Вряд ли. Настоящим моим товарищем был скорей Збынек, но он в рейхе. Товарищей выбираешь добровольно, ищешь их, это дело общности интересов, пережитого, симпатия, какой-то близости, а может быть, и сходства, это сложные и прекрасные, целомудренные отношения. Говорят, они крепче и долговечнее, чем любовь. В «Орфее» ничего этого нет. Ни к кому - может быть, кроме Павла, - я ничего подобного не испытываю. Нас собрал случай, этот завод и жалкая участь рабов двадцатого века, которых тотальный набор загнал в один и тот же цех, на одну и ту же свалку. Да. Мы не выбирали друг друга, и, может быть, потом если выживем - при встрече в другой обстановке нам нечего будет сказать друг другу, кроме захватанного: «Привет! Как живешь? А помнишь? Лучше не вспоминать!» И все-таки: есть что-то, что тебя связывает теперь с ними больше, чем со всеми другими людьми на свете. Может, то, что вот распахнутся двери и... заплывшие жиром глазки Бациллы... Может, то, что ты должен молчать ради них! Ради этого толстяка? Должен! Даже если это уже бесполезно и скорее всего неразумно. Как все, что мы сделали. Просто до слез досадно! А что разумно? В чем теперь разум? У старших есть разум. Они слышат его голос. Но старшим уподобились теперь и некоторые из наших призывников. Ничего не делать, раз нет в этом никакого проку! Она все равно не вернется, Павел! Что мы можем против гестаповцев? Она давно уже истлела. Ничего не делать - это еще не измена. Не строить для них самолетов. Что можем, то должны! А вообще-то войну они проиграют и без меня, нам незачем свертывать себе шею. Разумней - не свертывать. Но неразумно ждать - чуда не произойдет, она не останется в живых Павел! Молчи уж. Мелихар тоже разумный.
Чепуха, чистое безумие, произносят выпяченные губы по другую сторону стола. Заправила. Он смеется над нами. Есть у вас хоть деревянные сабельки, ребятишки? Он хотел спровоцировать меня своими насмешками, но он прав, мы дилетанты. У него есть разум, он сжимает его в горсти, как потную монету, гнусный разум в пальцах покойника - полюбуйся на него, червяк! Нет, не хочу его, восстаю против него, меня от него рвет, плевать я на него хотел! И если ты меня отпустишь, я опять буду неразумным. Да, да. Буду бояться еще больше, но поступить иначе не смогу. Я боюсь света разума, мне было бы страшно в нем жить. Но тогда... - качает с грустным участием своим зеленоватым черепом Мертвяк... - ты понимаешь! Понимаю. Но ты хотел учиться. Хотел. У тебя девушка. Не говори о ней! Это неразумно. Да, неразумно. Лучшая порука разума страх. И не только это. Ты будешь говорить, будешь! Как граммофон! И против своей воли, и ты уже это знаешь. Чувствуешь это в себе, а? У тебя будет время для размышлений, но это не выигрыш, наоборот: разбираешь себя на части, как будильник. Угадал: это заколдованный круг. В нем заливающая меня уверенность в проигрыше, тщета, упорство, измена, жизнь. Откуда ты взялся, Душан, теперь, когда ты мне меньше всего нужен? Нет, не уговаривай меня, я другой, я люблю ее и хочу жить, чтобы любить ее. Лучше заткну себе уши. Не поможет! Мертвяк раскусил меня, хочет, чтобы я разбился о страх, он заметил, что я скатился на самое дно, когда он хлестал меня листовками по лицу. Он нашел ключ и откроет меня этим ключом, как коробку сардинок, у него есть еще ключи, сотни ключей, о которых я понятия не имею, и он, безусловно, ими воспользуется, так как знает, что в человеке есть кнопки, их можно нажать даже против его воли. Он пошлет меня туда, к исповедникам, - нет, не надо заранее представлять себе! Есть ли смысл молчать? Все равно выудят из меня, а потом... Этот нож!.. А потом попросту убьют. Не могу себе представить: как это быть мертвым? И не хочу.
- Ешь, - слышит он чей-то голос. - А то остынет.
Это не мама и не бред, но, прежде чем Гонза пришел в себя, дверь уже хлопнула и загремел ключ.
Глиняный горшок на столе, ложка - видно, Мертвяки держат слово. Гонза жадно проглотил содержимое горшка, сам не зная, что такое он ест, потом встал, потянулся оцепеневшим телом, подошел к умывальнику попить и вернулся на прежнее место. Не снится же мне все это? Он положил локти на стол, опустил голову на руки. Она была невероятно тяжелая. Какой сон бывает у осужденных в ночь перед казнью? Лучше усни! Усни!
Мелихар утер себе здоровенной лапой нос. Чего он волнуется? Пускай отстанет, мне надо лезть наверх, железная лестница - без конца, эта лестница приставлена к будке в малярном цехе. Послушай, а довольно ли в раю мешков? Резкий свет слабеет, это настольная лампа, пахнет чаем, мать проходит в своей тяжелой шинели мимо кожаного кресла, и из вывернутых карманов ее вылетают маленькие птички. Чего он от меня хочет? Мучительное напряжение мозга, и, повернув голову, он видит темную дыру. Хлест, хлест! Я не хочу, я все расскажу! Боль при движении, он хнычет и жалуется, как мальчишка, поняв, что его куда-то несут, а он лежит на разноцветных флагах, а Леандер поет мужским голосом хабанеру. Рука полоснула ножом с отколупанным черенком и - мат! Дверная ниша. Спор с кем-то. Нет, ты позер, ну-ка сделай это, наложи на себя руки. В реку падает слюна, чудовищно обильная, поблескивающая слюна, он мчится по мостовой - и перед ним покачивается сетка с бутылкой молока и пачкой цикория, он их догнал, но когда пешеход обернулся, оказалось, что это она и вместе с тем совсем не она, а та кукла с равнодушным лицом Нефертити, она клюет его остылыми губами в губы... Почему именно она? И жадные, бесстыдно-язвительные поцелуи дарят ему наслаждение, он отчаянно сопротивляется и уже все понял. Нет, не хочу, ведь вы смерть, я не хочу идти с вами.
Он проснулся весь в поту и с неотложной потребностью помочиться. Жив! Заколебался у двери, не зная, решиться ли и постучать, но тут заметил ведро под умывальником...
Который час? Неразрешимая проблема! Он услыхал гудок. Тишина. Потом шаги. Отдаленное жужжанье насекомых. Заправила вперил в него водянистый взгляд - я тебя запомню!.. Он моргал, глядя на раскаленную нить электрической лампочки, шаги и голоса, пол стонал и гнулся под тяжестью тел, но никто не приходил.
Забыл обо мне. Или все-таки...
Шаркающие шаги замедлились у двери - нет, это не Башке! Гонза оглянулся, когда ключ начал медленно поворачиваться в замке. Смерть? Нет, в темном прямоугольнике появилась сгорбленная фигурка, проникла внутрь, и дверь захлопнулась. Вошедший попал в полосу света, и оказалось, что это низенький и какой-то совсем уж обтрепанный старичок. Морщинистое лицо с лукавыми глазками. Пришлепал ближе, со щеткой и ведром в руках, жмурясь на свет. Узнал Гонзу.
- Эге, браток! Ведь мы знакомы, а? Помнишь?
Где я его видел? А, вспомнил: холодный утренний вагон, пустое отделение, рука кромсает кожаный ремень у окна - тот самый старик! Чего ему здесь нужно?
