через Богдалец, да еще возле газового завода дал по морде какому-то эсэсовцу... Стоит ему на своих пружинных ногах шагнуть раз-другой - и он уже из Михле попал в Смихов. А то еще вскакивает на крыши и перепрыгивает через целые улицы... Так, говорит, быстрее.
Никто из присутствующих и глазом не моргнул - это был излюбленный сюжет Пишкота; он был неутомим, выдумывая все новые подвиги этого воображаемого обитателя ночных улиц, и каждый день выкладывал свежие. Вчера Попрыгунчик перевернул паровоз воинского эшелона. Так из-за этого еще сегодня поезда опаздывали в Ржичаны... Или: «Слыхали - Попрыгунчик женился? И старуха у него на пружинках. Один парень из моторного цеха видел их в Видоулях - прыгали рядышком, держась за ручки. Интересно, детишки у них тоже будут с пружинными ногами?» В изображении Пишкота Попрыгунчик был не просто справедливый мститель, нападавший исключительно на «фашиг» и «колобков», - так на их жаргоне прозывались фашисты и коллаборационисты, - но еще и злорадный шутник, который для собственной потехи разгонял в парках парочки или до смерти пугал добродетельную бабку-табачницу.
В уютном уголке между раздвижными воротами малярки и бомбоубежищами можно было спокойно покурить, поболтать или послушать, как болтают другие, можно было разобрать по всем статьям девчонок, проходивших мимо в столовую, или просто растянуться усталым телом на пустых бочках из-под красок, подставить лицо солнышку... В бомбоубежищах во время тревог спасался люфтшуц ,[18] а теплыми ночами они, служили не очень уютным, но все же прибежищем для парочек, являвшихся сюда ради мимолетных ласк. Чтобы среди посетителей не происходило столкновений, кое-кто из веркшуцев взял оживленную эксплуатацию этого места под свой благосклонный; хотя и не бескорыстный контроль. За пять сигарет гарантировалось четверть часика безмятежного блаженства в этом железобетонном раю, между тем как ожидавшие очереди нетерпеливо шмыгали в шепотной темноте, залегшей вокруг бомбоубежищ.
Обширное пространство, по которому узлы самолетов перетягивались в сборочные цехи, замыкала стена с колючей проволокой поверху; сквозь щель ее можно было видеть заводской аэродром и шеренгу истребителей, мирно сидевших на жухлой прошлогодней траве.
Гонза подсел к Павлу.
- Что новенького?
- Дела идут, - ответил Павел, не шевельнувшись. - Слушал я вчера. Бьют их в низовьях Днестра, направление на Яссы; на карте есть. Из Тернополя убрались...
- Гм... Высадку жди со дня на день. Может, к осени все и кончится...
Павел открыл глаза.
- К которой осени? Уже два года говорят одно и то же. Так нам и надо! Всем нам.
- Ты что имеешь в виду? - Гонза не сразу понял, куда тот гнет.
Павел передвинулся, повернул к Гонзе лицо - в глазах его засела тревога. От вопроса он отмахнулся усталым жестом.
- Чего спрашиваешь! Сидим у моря, ждем погоды. Как овцы! Только и знаем ждать, ждать! Еще и работать заставляют. На них работать! Понимаешь ты это? Я - нет. Нагнали, нас сюда, как скотину в стойло, и мы на них спину гнем! Завод работает...
- Положим, еле-еле, - робко возразил Гонза.
- Но все-таки работает! Люди ходят на работу как ни в чем не бывало, кто-то под шумок чинит крыши и крольчатники, спекулируют вовсю, мы получаем сигареты, водку - и молчим! Нас подкупают... Блевать охота! В общем голубиный мы народ, и больше ничего... Шесть миллионов многотерпеливых людишек, практичных до ужаса! Я в этом не разбираюсь, но что-то тут не в порядке, я чувствую...
Стал бы ты искать в этом спокойном, на вид равнодушном юноше такие мысли? Такое упорное, обвиняющее негодование? До сих пор они не разговаривали еще так откровенно.
- Ты не прав, - сказал ему Гонза. - Нет. Что ты, собственно, знаешь?
- Почти ничего. Только то, что вижу! Самолеты выходят на старт!
- Сумасшедший! Ты что же хочешь - взбунтоваться? Но - как? разбить машины и всем скопом пойти на расстрел? Не городи чепухи. Этого ты ни от кого не можешь требовать... Самоубийство не подвиг!
- Ну конечно... отговорок у нас уйма! Да здравствует благоразумие! горько усмехнулся Павел; нервными пальцами взъерошил свои светлые волосы. - Мы уж лучше подождем, пусть за нас другие отдуваются! Только б нам остаться живыми и невредимыми!
- Ты преувеличиваешь, - растерянно вздохнул Гонза; да что он в самом деле, рехнулся? - И неправда, что у нас ничего не делается. Все время кого-нибудь хватают - это что? Позавчера двоих со стартовой площадки... И вообще перебои с материалом, с током... Не говори мне, что это само собой получается, немцы организаторы отличные. Вчера мы простояли полсмены - сжатого воздуха не было. Не завод, а бардак...
- Ладно. А мы что? - перебил его Павел.
- Что - мы? Кто?
- Ну, мы, которые тут болтаются? Ты, я или Пишкот с Миланом...
- Что я? - Гонза даже приподнялся от обиды. - Я не предатель! Делаю, что могу. То есть как можно меньше! А что же еще можно?
Павел уже остыл, отвел глаза. Он наклонился вперед и сидел, постукивая каблуком об угол ящика, - опять прежний неразговорчивый парень со следами усталости на лице, замкнулся в себе, будто весь разговор вдруг перестал его интересовать. И лишь после долгого молчания произнес тихо, но с горечью:
- Ничего, конечно! Трепать языком и плевать на все. А если нас когда-нибудь спросят... Эко дело! Мы были благоразумные, мы героически сачковали. Поразмысли об этом!
Он встал, потянулся так, что суставы хрустнули, и уже громко добавил, щуря глаза на синее небо:
- Хоть бы сюда, наконец, кинули. Парочку пятисоткилограммовых да зажигалок...
- Я с радостью «за»! - вмешался Леош. Он услышал последние слова Павла и ответил на них, не поднимая глаз от карт, в которые резался с Пепеком и «малявкой» Густой на стоймя поставленной бочке. От азартных ударов бочка гудела, как барабан. - Главное, пусть попадут в инструментальный склад номер пять, - мечтательно закончил Леош.
- Не скули, ходи давай! - проворчал Пепек. - Со специалистами играешь, эта тебе не шалтай-болтай. Да что же ты сносишь, балда! Не видишь, у него должна быть десятка, вот бы я разжился!
Причины рассеянности Леоша были всем известны. Из-за сверхнормального роста его определили в инструментальный склад фюзеляжного цеха; ребята там были ушлые и веселые от хорошей житухи. Вот подходишь ты к окошку раздаточной без бумажки от мастера: «Эй, Леош, мне бы лампочку...» Леош хихикнет, маковкой своей кивнет: «Бумажки нет? Тогда сигаретку! Тоже нет? Ну что мне с тобой делать, на, держи да отсунься». Заведующий складом Канька был легкомысленный джентльмен; до мобилизации он играл на скрипке в баре «Летучая мышь», и не было ему никакого дела до склада. «Тут, ребята, нервы нужны», - утешал он своих подчиненных. Много пил, щупал всех баб подряд, и порой со склада лились печальные звуки скрипки. За короткое время им удалось до того безнадежно увеличить разницу между выданными инструментами и количеством нарядов на них, что при мысли о внезапной ревизии у всех мурашки по телу бегали, и ребята во главе со своим шефом заливали тревогу алкоголем. Десять тысяч сверл, пять тысяч лампочек, тридцать комплектных сверлильных станков... Частенько про себя перечислял все это Леош, хватаясь за голову. Хоть бы бомбу сбросили! Неужели о нас, не доведи господи, забудут? Когда, вы думаете, по нам саданут? В сущности, Леош был шутник с чисто эпикурейскими наклонностями, неутомимый искуситель и балагур с гимназической скамьи. Теперь же его фантазия кишела цифрами, щетинилась колючей проволокой, взрывалась ружейными залпами. «И чего это так русские с ними возятся, - причитал Леош, - ведь немец уже цикорию пустил! Да и янки хороши! Шляются над нами, а нет того, чтобы хоть завалящую бомбочку скинуть! Ага, ребята, летят - ну-ка давай!» Во время воздушных тревог окна в складе распахивались настежь и ящики с учетными карточками переносились к окнам, чтоб их мог рассеять самый отдаленный взрыв.
Пепек смешал карты и с великодушным спокойствием сказал Леошу:
- Играешь ты как сапожник, плати проигрыш, и бросим это дело!
Он торжественным жестом спрятал колоду в задний карман брюк, вольготно развалился и вытащил -