плакаты. Кровавые лапы тянутся к силуэту Градчан, но рука безыменного шутника приписала снизу: «Нам-то что, не мы там живем!» В Советах - коммунисты, Сталин - коммунист. Красная Армия громит гадов, и все вокруг с жадностью, подхватывают всякую весточку. Харьков освобожден! Ну-ка, где это на карте? Скорей... Ты переставляешь флажки на карте, но что ты знаешь об их идеях? Разрозненные, бессвязные обрывки, а следовательно, безнадежно мало. В рейхе Павел встретился с парнем, который тайно признался, что он коммунист. К сожалению, парень этот скоро пропал из виду; Гонза, быть может, что-нибудь знает, но часто он больше говорит, чем знает. Несколько детских воспоминаний: улицы в предвыборных плакатах, серп и молот; покойный дед со стороны матери, когда сердился, говорил Павлу: «Ах ты, большевик!» Огромная карта Советского Союза над магазином кооператива «Пчела»-это уже в дни Мюнхена. По карте показывали друг другу, скоро ли дойдет сюда Красная Армия, если Гитлер нападет на нас. Потом карта исчезла. Какой-то фильм о красных летчиках, на него пускали детей до шестнадцати лет, во время демонстрации в зале бешено аплодировали. Но вот лежит книга, запрещенная, проклятая, будто послание самого Вельзевула, - слушай же, не пропускай ни слова!
Прокоп читал совершенно непредубежденным тоном. Все очень сложно, тебя захлестывает поток незнакомых понятий, имен, и мозг не в силах постичь их, несмотря на самую твердую решимость сосредоточиться. Сначала слушали затаив дыхание, потом постепенно, один за другим, малодушно сдавались. Конца нет! Тепло от американской печки погружало в сон, мозг окутывало тупое бессилие. Как можно понять такое? - думал Павел. - Зачем он это читает? Готов поклясться, он и сам ничего не понимает, авгур! Зачем нас-то мучает? Павел заметил, что все грызут соленые палочки, запивают чаем, переговариваются глазами. Бацилла собачьим умоляющим взглядом вперился в младшую барышню Карасову, а та, обалдевая от скуки, царапала ногтем подлокотник кресла. Все облегченно вздохнули, когда Прокоп захлопнул книгу.
Часы с колонками протенькали одиннадцать, все поднялись с необычайной охотой, повторился обычный ритуал прощания. На пороге прихожей Павел попросил Прокопа дать ему на время «Капитал» - тот лишь изумленно поднял брови. «Как тебе и в голову-то пришло? Впрочем, не жалей - сочинение умное, да не пища это для нетренированного мозга. Значит, через неделю увидимся! Смерть оккупантам!» Он хлопнул Павла по спине и заторопился к Даше, которая ожидала его в облаке табачного дыма.
На том все и кончилось, в следующий раз читали Дарвина, дни стремительно неслись вперед, но ничего не происходило.
И вот как-то раз, неожиданно для себя самого, после того, как были прослушаны известия из Лондона, Павел вдруг сказал:
- А что же мы?.. Давайте тоже что-нибудь предпримем! Я думаю...
Все удивленно воззрились на него, словно он заговорил по-эскимосски. Это его взбесило. Он смущенно взъерошил волосы:
- Я имею в виду... сделать что-нибудь, а?
Кто-то выключил приемник, наступила тягостная пауза. Павел отыскал глазами лицо Прокопа, желтоватое от света лампы, процеженного сквозь абажур; Прокоп изучающе глядел на него.
- Вот это я называю речью мужа, - кивнув на Павла, уважительно произнес Прокоп. - Знаешь что? У меня в портфеле адская машина. Ты ее возьми, а как пойдешь ненароком мимо Града, положи под окна протектора. Видно, ты питаешь страсть к фейерверкам.
Загремел смех, Павел кусал губы; однако Прокоп моментально навел порядок:
- Не понимаю, что тут смешного, друзья? Энтузиазм-качество драгоценное, Даг, милая, осчастливь нас... Попробуй Рембо... - И он сам начал декламировать, умело грассируя.
Тем глубже изумился Павел, когда после сходки Прокоп отвел его в угол, приятельски положил ему руку на плечо, сжал.
- Мне будет неприятно, если ты рассердился. Не надо, ладно? Я ведь просто пошутил. Но если ты в самом деле хочешь, - шепнул он Павлу прямо в лицо, приходи ко мне послезавтра в лавку. Запиши адрес! Я тебе доверяю... вернее мы тебе доверяем. А здесь - ни слова: маменькины сыночки. С ними только в теннис шлепать... Договорились?
Если Даша с успехом взяла на себя роль библейской Марии, то роль Марфы по законам своей натуры приняла младшая сестра, Ганка; простенькая, смазливая хохотушка с эротическим кругленьким задочком, она любила, когда собиралось много народу, и считала эти сборища какой-то волнующе-таинственной разновидностью вечеринок. «Сахар у всех есть? - заботливо спрашивала она. - Я достала новые иголки для радиолы...» - «Ах, Ганночка, бросьте вы эти пустяки, - с благожелательной улыбкой выговаривал ей Прокоп, - идите лучше слушать!» Ганка явно невыносимо скучала на этих сеансах нелегальщины, а потому рада была даже безобидному флирту, чьей жертвой мог без особых на то усилий стать любой из участников, если только не вовсе был уродом.
- Наконец-то! - она расплылась в радостной улыбке, впуская Бациллу и Павла в просторную прихожую. - Скорей, а то известия пропустите...
У вешалки они столкнулись еще с одним опоздавшим. Приятный на вид блондин небрежно кивнул Ганке и подал ей объемистую пачку книг в газетной бумаге.
- С великой благодарностью возвращаю Пруста, Ганка. Его тут ровно четверть метра в высоту.
- Погорел? - улыбнулась она.
Блондин возвел очи горе:
- Прогрызся через два тома. Слушайте, неужели действительно кто-нибудь дочитал все это до конца? - Он махнул рукой, пригладил волосы перед зеркалом. - Меня попутало название: «В поисках утраченного времени»! После этой войны оно нам до чертиков понадобится.
Девушка запрокинула голову, рассмеялась гортанным смехом, показав редкие и детские еще зубки.
- Тсс! При них ни слова! - заговорщически шепнула она. - Даша на Прусте совершенно помешалась. А я тут подвизаюсь в роли местной дурочки и читаю Бромфильда. Вы читали «Дожди»?
Павел незаметно положил свой пакет на сиденье источенного червями кресла, бросил сверху мокрый плащ.
Когда они вошли, в комнате на секунду прервался глухой говор.
Облака серо-сизого дыма пробивал конус света от стоячей лампы, от американской печки сладостно веяло теплом. Человек девять развалилось в креслах, Павел знал большинство из них по имени, но здесь принято было намекать на то, что это подпольные клички. Зачем? Временами, тупея от скуки, Павел рассматривал одно лицо за другим, стараясь угадать: что за человек? Три девицы, постоянные посетительницы, были бы на месте в каком-нибудь роскошном баре. Элегантность, перстни, звон браслетов. Одна из них заинтересовала Павла; звали ее Моника - тип совершенной, холеной красоты. Все, не исключая Прокопа, относились к ней с неподдельным уважением. Благодаря ей можно было слушать сообщения из Лондона непосредственно - Моника переводила почти синхронно; держалась она со всеми дружески и приветливо, щедро угощая из чеканного портсигара австрийскими сигаретами, хотя сама почти не курила. Павел ощущал, что от других ее отделяет какая-то неуловимая грань, ему казалось, что Моника ничто тут не принимает всерьез, и, может быть, именно это привлекло его внимание к ней. Что ты за человек?
Прокоп сидел на широкой тахте с книгой в тощих руках, за его спиной развалилась Даша в своих узких брюках; обхватив мягкие подушки, она смотрела в потолок застывшим взглядом. Интересно, что могло бы вырвать ее из состояния меланхолии, кроме Прокопа, конечно? Над ее изголовьем висели увеличенные фотографии обоих домюнхенских президентов; государственные мужи отеческим взором смотрели в желтоватый полумрак; между ними приколот был маленький флажок. Несомненно, это украшение появлялось здесь только на время сходок, но все равно оно как-то радовало. Как давно-давно это было! Мелькает воспоминание: на улицах иллюминация, двадцать восьмое октября ,[22] ты стоишь на кафедре, поклонился, читаешь стишок... Высокий и тонкий старик на белом коне - это, милые детки, наш пан президент, он освободил нас от трехсотлетнего порабощения... [23]
Прокоп встретил вошедших легким упреком:
- Говорил же я вам не ходить всем вместе. Это противоречит элементарнейшим правилам конспирации...
Бацилла объяснил ему, что встретились они только в передней; толстяк ежился, как школьник перед
