окна жарко натопленной комнаты; уметь бы драться, отколотить бы хоть этого Пепика Чейку, самого знаменитого силача в классе, воровать бы у торговок брюкву, шататься с кучкой себе подобных по пассажам, украдкой, за спиной швейцара, прокатиться на лифте, рискуя схлопотать подзатыльник, - в общем насладиться бы всеми волнующими приключениями, которые предлагают вам джунгли большого города, мнимое царство взрослых! Так нет же. Ты «Барашек», еще случится с тобой что-нибудь, и что скажет пани советница, крестная твоя, этого не читай, это вульгарно, надень шарф, не пей столько малиновой воды, кушай как следует, ты сегодня еще не какал, золотко, покажи-ка язычок, нет ли у тебя температуры? Будешь хорошо себя вести - Анежка сделает для тебя шодо с вином. Шодо Бацилла страшно любил. Пробовал бороться: нарочно не ел, тайно прятал свой обед под стол, всегда отдавал в школе свои завтраки - мечтал похудеть; и откровенно симпатизировал самым отъявленным озорникам, охотно орал на себя их проступки - и все без толку! Никто не хотел верить в его буйство. Учительница в очках допрашивала его при плачущей мамуле: «Камилл, кто тебя подучил?» А он упрямо молчал, смотрел на носки своих ботинок. «Никто, - шептал про себя, - я сам! И вот нарочно буду ругаться и плевать на ковер! Я докажу им, докажу!..» Разрезал бритвой бархатный костюмчик - ничего! Портной заштопал. С бьющимся сердцем разбил однажды витрину у зеленщика. И гордо остался на месте подвига да еще укусил за руку человека, схватившего его за бархатный воротничок, заранее предвкушая роскошную порку. И что же? Опять ничего! Унизительно! Папуля только головой покачал над томиком Вольтера, приподнял величественно брови и произнес «ц-ц-ц»... Зеленщику заплатили, и бунт закончился пшиком. И теперь все по-прежнему, хотя Бацилла уже не носит бархатных костюмчиков. Попытались отстоять его от тотальной мобилизации - он сделал все, чтоб эта попытка не удалась. Хватит! Он взрослый, он мужчина! Господи, неужели же никто этого не видит? И он ненавидит свое вечно потеющее, неповоротливое тело - тело увальня-медвежонка, ему противно выражение добродушия, которое придают ему румяные толстые щеки!
Женщины... Они заставляли его страдать тем больше, чем больше он желал их. Девственник! Свою нетронутость он ощущал как неполноценность, явственно читающуюся на его лице; все мальчишки хвастаются своими амурными победами - он подозревал, что они хвастают зря, но никогда не сознавался в своем унизительном состоянии. Правда, стыдливость немедленно выдавала его с головой. Он не мог без предательской краски рассматривать порнографические открытки они потом снились ему под пуховыми перинами. Знала бы мамуля! Знала бы она, что ему удалось достать и прочитать при свете карманного фонарика «Любовника леди Чаттерлей» Лоренса, нумерованное приложение к «Мемуарам» Гарриса и другие книги, заботливо изымаемые из библиотеки бдительными родителями... Знала бы она, что он не может удержаться от соблазна и подсматривает порой через замочную скважину за стареющей горничной... У-у! Впрочем, Бацилла знал, что и эту заботу он мог бы спокойно предоставить мамуле: она бы, конечно, женила его на такой же упитанной и солидной девице, и он перелег бы в другие пуховые перины - в перины супружества, благополучного и нудного, как воскресный день. Никогда! Если не суждена ему страсть, всепоглощающая и головокружительная, как полет, то уж лучше пусть ничего не будет! Вот бы иметь любовницу... Собственно, любовница у него есть. Она великолепна, как богиня, она близка, как сестра, - он дал ей чужестранное имя Кора - по прекрасноногой героине одного немецкого фильма, который Бацилла с затаенным дыханием просмотрел двадцать раз. Кора приходит иногда к нему распаленными ночами, и в ее объятиях он испытывает все бури всепожирающей страсти... Но есть у Коры один-единственный, зато существенный недостаток: она живет лишь в его воображении.
На скучной вечеринке выпускников он напился для храбрости отвратительного вермута. Объектом его усилий была некая Власта; неуклюжая попытка поцеловать ее закончилась самым удручающим образом: он чмокнул девицу куда-то в напудренную щечку возле ушка. И чмокнул-то как смешно! Власта захохотала насмешливо: «Бацилла, ты целуешься, как моя тетушка!» Он обиженно уполз в раковину своей девственности. Власта не Кора. Нет, нет, пора что-то делать!
Один раз он был совсем близок к этому. Особого рода заведение, с таинственными немыми окнами, зажатое где-то в улочках Старого города, называлось очень поэтично: «Ирида». Информацию мальчишки дали обнадеживающую: публичный дом находился под медицинским надзором полиции, женщины красивые, обстановка вполне гигиеничная, плата за страсть - пятьсот протекторных крон. Бацилла тайком продал полное собрание сочинений И. Ш. Баара в кожаном переплете и, с бросающимся в глаза старанием не бросаться в глаза, долго бродил мимо скромного входа, сжимая банкноты в потном кулаке. Вошел наконец, ослабев от волнения, - короткие ножки сами внесли его в дом. Атмосфера разврата с соизволения полиции, многообещающий полумрак, лицо швейцара освещено настольной лампой. Равнодушие, спокойствие, услужливая деликатность, с какой ему за пятьдесят крон вручили вступительный билет и к нему картонную коробочку с презервативами - все это было еще ничего. «Входите, пожалуйста, молодой человек!» Но молодой человек словно прирос к полу. Услышал высокий смех. И вдруг почувствовал себя приговоренным, которого тащат на плаху, и затрясся всем телом; он долго торчал перед недоумевающим стражем райских врат и - позорно бежал. На улице почувствовал себя в безопасности. Мчался по мостовой, словно стремясь обогнать самого себя, и было у него такое чувство, какое испытывает дезертир, покинувший передовую. Постепенно успокоился: когда-нибудь еще вернусь туда, и тогда уж не сбегу! честное слово! Он дал себе слово - он всегда так делал, когда не мог побороть своей робости, - и незаметным образом выбросил коробочку с презервативами - чтоб мамуля не нашла в карманах.
За пыльным окном неслись назад садики рабочих коттеджей, вот черешневая аллея, насквозь просвеченная закатным солнцем; все такое красивое и невинное... Смелее, Бацилла!
- Чего тебе?
Милан поднял голову от брошюрки и бросил на него взгляд, полный явного презрения и предвзятости.
- Мне очень нужно поговорить с тобой, - пискнул Бацилла.
Растрескавшиеся губы растянулись насмешливо:
- О чем? Как похудеть? Рецепт ясный: не жри так много!
- Да ведь... да ведь я ем ужасно мало! - перешел толстяк к вялой обороне, не забывая, однако, о цели. Он даже добровольно открыл свою сумку и протянул ничего не понимавшему Милану промасленный пакетик; Бацилла обрадовался, что Милан не стал ломаться. Может быть, теперь смягчится немного... Он понимал, что человек Миланова склада не может опуститься до благодарности какому-то буржую.
- Но мне серьезно надо...
- Что ж, выкладывай, - с утомленным смирением предложил Милан.
- Не здесь... здесь нельзя, понимаешь?.. Где-нибудь с глазу на глаз...
Нет, тем дело не кончилось, действие вчерашней ночи вернулось в некоем уменьшенном виде, и Милан изумленно выкатил глаза. Он даже положил свою трубу на калорифер. Подождав, пока все уйдут из раздевалки, Милан сдвинул свой шутовской колпак на затылок и вперил в толстяка испытующий взор:
- А не треплешься?
- Нет... - с несчастным видом воскликнул Бацилла, сейчас же снизив голос до лихорадочного шепота. - Клянусь тебе... все было именно так!
- Как же это его не нашел Заячья Губа? Ведь он рылся...
- Он обшарил шкафчик только внутри. А под него не заглянул.
- Гм... - Милан допустил, что это возможно, и нахмурил брови. Однако он все еще не верил. - Почему же ты вчера-то не сказал?
- Не знаю... - Бацилла ежился под строгим взором Милана, размахивал короткими ручками. - Не знаю... меня как по башке стукнуло... И потом я думал, может, все это мне чудится, пойми ты...
- Ладно, - уже мягче сказал Милан, отводя глаза. Видно было, что он тщательно обдумывает дело - тревога заставляла шевелиться его губы. Потом он опять повернулся к Бацилле и вполголоса, оглядываясь, хотя раздевалка была пуста, спросил:
- А ты уверен, что, кроме тебя, никто не видел?.. Я тебя пугать не хочу, ты, поди, и так уж в штаны наложил, но с этим шутки плохи. Так как же все было-то?
- Но ведь я тебе уже... Там был один Гиян, и тот ушел... Я это знаю совершенно точно... Почти... Может быть, Пишкот хотел мне это передать, но я, наверно, не понял его или еще что... все так быстро разыгралось... Он бросил эту штуку на пол и ногой затолкал под шкафчик...
- Это был сверток?
- Перевязанный веревкой... Небольшой такой... Думаю, он еще там.
