ножом вытаскивает наружу мой язык.
Поняли, в чем тут фокус? Мне сохранят жизнь, но лишат дара речи. Чтоб не разболтал ненароком, какими такими делами мы занимались неделю назад на подходе к благословенным египетским берегам.
Ведь если фараон узнает, что ему всучили недоброкачественный товар, не прошедший, так сказать, санитарный контроль, финикийским купцам мало не покажется. Тем более случись что (тьфу-тьфу-тьфу) – виновники известны. Придется им до скончания века обходить египетские гавани стороной.
В свете этих очевидных фактов я, конечно же, являлся нежелательным свидетелем. Тогда почему со мной не расправились раньше? Столько возможностей представлялось. Вероятно, капитан, не уверенный, что с болезнью покончено окончательно, просто страховался. Да и жадность, наверное, обуяла. Безъязыкого пленника тоже можно продать, пусть и за полцены. И без того убытки огромные.
Египтяне искоса поглядывали на приготовления к экзекуции, но не вмешивались – надо думать, что принцип экстерриториальности морских судов соблюдался и в древности.
Гад, державший меня за язык, уже получил одобрительный кивок капитана и сейчас примеривался, как бы это лучше чиркнуть ножом – чтоб с одного раза и под самый корень.
Для спасения у меня оставался единственный миг и единственный шанс из тысячи. Тем не менее я решил не пренебрегать даже такой эфемерной возможностью – изловчился и тяпнул финикийца зубами за палец. От души тяпнул, даже кость хрустнула.
Приветствую тебя, мой язык, вернувшийся на свое законное место!
Двое других матросов по-прежнему висели на мне, как многопудовые гири. Знали бы вы, какие неимоверные физические усилия понадобились на то, чтобы сдвинуть этих амбалов с места и протащить по палубе с десяток шагов! Зато в итоге мы всей кучей врезались в жаровню, что сразу изменило невыгодное положение дел в мою пользу.
Что тут началось! Дым, смрад, вопли. Угли рассыпались по всей палубе, а чем это грозит, вы можете спросить у любого инспектора Госпожнадзора. Началась, а вернее, вспыхнула паника. А мне только этого и надо было! Рыбу ловят в мутной воде, а смываются – под шумок.
Благодаря буйному нраву предков мне пришлось участвовать во многих схватках, но лишь однажды вместо оружия в них использовались клейма – полуметровые металлические стержни с костяной рукояткой и затейливой блямбой на конце.
Кое-как отбившись от матросов, кроме ушибленных ран получивших еще и многочисленные ожоги, я в несколько шагов достиг бака, где, растопырив руки-крюки, меня поджидал капитан.
Ну и вмазал я ему клеймом по жирной физиономии! Будет теперь до конца жизни носить на себе печать нынешнего фараона – благодетельного и милостивого владыки тронов Обеих земель, любимца богов и царя царей, имени которого я, к сожалению, до сих пор не знаю.
Дальше у меня был только один вариант действий – сигануть на египетский корабль, все еще стоявший к нам носом, и там просить политического убежища.
Расстояние само по себе было невелико – метра три, но плавучий папирусный матрас сидел в воде очень высоко, и в конце прыжка мне предстояло уцепиться за почти вертикальную поверхность – трюк, достойный скорее мартышки, чем человека, выросшего в степи и ни разу не взбиравшегося даже на дерево (сами понимаете, что все действия, требующие силы или ловкости, я перепоручал предку).
Мою задачу несколько облегчали папирусные канаты разной толщины, свешивавшиеся за борт. И все равно – риск был велик. Это понимали даже крокодилы, с интересом наблюдавшие за мной снизу…
Трудно пересказать события, меняющиеся с калейдоскопической быстротой. Особенно когда при этом каждый эпизод стараешься разложить по полочкам. Получается долго и нудно.
А на самом деле все происходило в бешеном темпе, едва ли не на счет «раз-два-три».
Если начать с самого начала, то заваруха на финикийском судне выглядела примерно так. Трое здоровяков сгибают меня в бараний рог. Один заносит нож, но тут же отшатывается в сторону. Куча мала катится по палубе и врезается в жаровню. Бой в дыму. Накат на капитана. Его пронзительный вскрик. Мой отчаянный прыжок на борт египетского корабля.
Слава богу, что это папирус, а не дерево – разбиться невозможно. Цепляюсь за канаты. Срываюсь. Опять цепляюсь. Снова срываюсь и лишь в метре от воды окончательно нахожу опору в виде петли, завязанной на одном из концов. Остальное уже проблем не составляло. Все! Теперь меня не волнуют ни злобные вопли околпаченных финикийцев, ни звучное щелканье крокодильих челюстей, которое при желании можно расценить как бурные и продолжительные аплодисменты.
(Позже, вспоминая этот случай, я каждый раз задавался вопросом: а стоило ли тогда затевать такую бучу? Ведь меня же не убить собирались и даже не кастрировать, а только лишить языка. Причем чужого. Не велика потеря. Рисковал-то я гораздо большим. Впрочем, победителей не судят.
Шлыг, он же Сенеб, наемный воин
Нельзя сказать, что мое появление оказалось для египтян приятным сюрпризом.
Они только что обмыли удачную сделку, хорошенько закусили и сейчас, с комфортом расположившись на устланной коврами палубе, услаждали душу музыкой и грациозными движениями темнокожих танцовщиц. Ну лепота, честное слово! А тут из-за борта появляется чумазый и косматый дикарь, имеющий к тому же весьма неясные намерения. Кому это может понравиться?
Музыка умолкла, танцовщицы завизжали, а телохранители, закусывавшие в сторонке, выхватили свои страховидные мечи и поспешили на выручку хозяевам.
Еще чуть-чуть, и незваному гостю не поздоровилось бы, но я пал перед самым представительным из вельмож и выпалил магическую формулу, заранее выученную назубок по настоятельному требованию профессора Мордасова.
Для меня она звучала совершенной абракадаброй, но смысл имела примерно следующий:
– О могучий и великодушный! Взываю к твоему милосердию, защитник сирот и покровитель неправедно обиженных, чьи уши открыты перед каждым, кто говорит правду! Снизойди к моим мольбам, и пусть богиня Хатхор ниспошлет твоим ноздрям вечную жизнь.
Эта фраза, в своем натуральном виде куда более короткая, чем любой перевод, являлась как бы официальной просьбой о заступничестве. С ней можно было обратиться и к фараону, и к судьям, и к жрецам достаточно влиятельных богов, и даже к портовым стражникам.
Конечно, говорил я с диким акцентом, без всяких там придыханий, прицокиваний и аллитераций, которыми так богата древнеегипетская речь, но тем не менее слушателей заинтриговал сам факт того, что прибывший чуть ли не с края света дикарь изъясняется на их родном языке, да еще столь замысловато.
Наверное, это было равносильно тому, если бы живущий в зоопарке шимпанзе стал вдруг цитировать статьи Уголовного кодекса.
Вельможа величавым жестом остановил телохранителей, намеревавшихся выпустить наглецу кишки, и стал о чем-то расспрашивать меня. Но что может ответить
