прочим. – И суп выкипел, и кастрюля прогорела. Хорошо хоть, что пожар не случился.
К сожалению, его слова не произвели на домохозяйку должного впечатления.
– Чтоб у тебя мозги выкипели, засранец! – ответила она, ускоряя шаг. – Развелось тут всяких нищебродов…
Нет, так дело не пойдет, – сказал Настромо самому себе. – Уж если предсказывать, так только что-нибудь отрадное для души. На плохих вестях не заработаешь.
Спустя некоторое время его внимание привлекла юная особа, облокотившаяся на парапет набережной. Сейчас она была занята самым естественным в этой позе делом – плевками на точность, благо привлекательных мишеней в мутной воде канала имелось предостаточно.
– Поздравляю со скорым прибавлением в семействе, – сказал Настромо девушке. – Вы беременны на третьем месяце и, скорее всего, мальчиком.
– Знаю, – с пикантной хрипотцой в голосе ответила девушка. – Вот потому и пришла сюда. Хочу утопиться.
– Дело, конечно, хозяйское… Только я на вашем месте не спешил бы. С утра бывает одно настроение, к вечеру другое. Если вы ссудите мне определенную сумму, кстати, весьма незначительную, все ваши печали можно развеять в мгновение ока.
– Иди умойся, – сказала девушка, доплюнув наконец до проплывающей мимо дохлой крысы. – Если бы у меня эта определенная сумма имелась, я бы давно аборт сделала… Ладно, вижу, что здесь мне утопиться не дадут. Поищу укромный уголок…
– Удачи вам, – Настромо решил быть вежливым до конца. За час с лишним ему удалось разжиться лишь сигаретой с анашой (угадал, сколько патронов осталось в пистолете возвращающегося с дела бандита), да бутылкой какого-то подозрительного пойла, пахнущего скорее скипидаром, чем спиртом (предсказал бездомному бродяге, что следующую ночь тот проведет под крышей и на койке, хотя умолчал, что это будет крыша морга, а под койкой подразумевается стол прозектора).
…Камелия проснулась намного раньше, чем он надеялся, и сразу заканючила:
– Ну достань где-нибудь еще одну дозу… Ну пожалуйста… Я вся просто на огне горю.
Как ни странно, но их выручили ненавистные всем филины, мотопатруль которых в кои-то веки завернул на набережную. Видя в поведении дамы-инвалида признаки тяжелейшей ломки, один из сержантов одарил ее целой горстью шприц-тюбиков с морфином.
Правда, свой поступок он мотивировал довольно оригинальным образом:
– На, курва, колись хоть до усрачки. Авось загнешься от передозировки.
Так бы оно, наверное, и случилось, но Настромо припрятал шприцы, израсходовав только парочку – один на себя, другой на Камелию.
После этого он впал в состояние блаженства и, естественно, вспомнил обо мне.
– Ну как ты себя там чувствуешь? – сказано это, сами понимаете, было не вслух, но сформулировано достаточно ясно.
Я таиться не собирался и честно признался:
– Плохо. А сейчас, боюсь, будет еще хуже. Я ведь наркотики не употребляю.
– Привыкай… А кто ты такой, собственно говоря?
– Человек, – ответил я безо всякой гордыни.
– Я тоже человек. И она, – Настромо перевел взгляд на вновь задремавшую Камелию.
– Нет, не путай, – возразил я. – Вы не люди. Вы совсем другие существа, хотя и имеете с нами много общего. Люди помельче будут, и череп у них совсем другой, без этих ваших излишеств.
– Подожди, дай вспомнить… Сначала на земле жили эти… как их… неандертальцы. Потом кроманьонцы. А уж после них – мы, кефалогереты.
– Верно. Вот я и есть тот самый кроманьонец. Ты случайно не в курсе – они где-нибудь еще сохранились?
– Точно не скажу. Скорее всего вымерли. По крайней мере, мой дед их уже не застал.
– Вымерли они, как же! – горечь обуяла меня. – Извели их всех твои предки.
– Ну прости, если так… А сам ты откуда взялся?
– Долго рассказывать.
– Представляю… Тут бумажник потеряешь, и то разговоров на неделю. А ты как-никак без тела остался. Где оно, кстати?
– В другой реальности, скажем так, – я слегка замялся. – Мне туда сейчас не добраться.
– А что ты делаешь в этой реальности?
– Честно сказать?
– Как хочешь…
– Собираюсь изничтожить все ваше подлое племя под корень. Начиная с самого первого кефалогерета, который и есть истинная причина нынешнего беспредела. Попутно хочу возродить род человеческий, невинно пострадавший от твоих праотцов-живодеров. Устраивает тебя такая программа?
– Хоть сейчас могу под ней подписаться! Кефалогеретов давно пора уничтожить. Они хуже любой заразы. Так все вокруг отравили, что глянуть тошно. Нет им места на земле… А что касается людей, я с тобой не совсем согласен. Зачем их возрождать? Тоже мне голубки нашлись. Неандертальцев за милую душу съели. И всех мамонтов в придачу. Думаешь, они получше нас будут? Ох, вряд ли. Одного поля ягодки. Только кефалогереты оказались покруче, посмелее и пожестче, чем люди. Вот и довели до закономерного финала все ваши абсурдные начинания. Будешь спорить? А-а, не хочешь… Тогда давай оставим планету такой, какой она была до появления первых мыслящих существ. Питекантропов, кажется… Пусть на ней живут вольные звери, птицы, рыбы и микробы.
– Во многом ты, конечно, прав, – вынужден был согласиться я. – Но людей все равно жалко. Родная кровь. Ну, допустим, съели они когда-то неандертальцев. Зато какое великое искусство создали! Видел бы ты античные фрески или кинофильм «Титаник». Да, люди не были ангелами, но надежда на их грядущее исправление всегда теплилась.
– А ты, оказывается, еще и шовинист!
– Есть немного. Хотя я скорее патриот… А с другой стороны, от меня мало что зависит. Свято место пусто не бывает. Закон природы. Исчезнут минотавры, то бишь кефалогереты, исчезнет и созданная ими реальность. Человечество возродится само собой – в прежнем виде, в прежнем количестве, с прежней историей и с прежними грехами. А то, куда оно пойдет дальше, уже не нашего ума дело. Тут на него повлиять невозможно… Хотелось бы, конечно, чтобы люди не повторили ваших ошибок.
– Наших не повторят. Зато своих собственных наделают. Можешь даже не сомневаться.
– Впрочем, говорить об этом рано. Я пока что единственный уцелевший представитель человеческого рода. Да и то неполноценный. Душа есть, а тело – тю-тю!
– Ладно, пользуйся пока моим, – великодушно позволил Настромо. – Только уж за «дурь» всякую не взыщи. Я без нее не могу.
