он живет себе, поживает, секретную информацию ворует и радуется, а потом вдруг чует – провал не за горами, вот уже и хвост к нему приставили. Ну, он, конечно, тут же в бега. А за ним, конечно, погоня. Он убегает по заранее намеченному маршруту, по той ложной карте составленному – глядь, а такой улицы, по которой он уходить надумал, и нет вовсе. Спрашивает у прохожих, а те пальцем возле виска крутят: здесь, мол, отродясь такой не было... Ну, он тогда на другую улицу кидается, которая по карте сквозная, которая через весь город идет – а там тупик! Ну, он начинает метаться, тут его и вяжут под белы шпионски рученьки...
Богурджи не выдержал, зашелся веселым хохотом.
– А кто такие карты придумал? – отсмеявшись, спросил он.
– Иосиф Виссарионович, – уважительно сказала Кузьминична.
Судя по изменившемуся лицу монгола, он не просто знал, кто этот человек, но испытывал к нему уважение ничуть не меньшее.
– Сталин, – уверенно сказал он.
– Он, родимый, – в один голос подтвердили старушки и со значением переглянулись, чувствуя, как только что описанные ими опытные шпионы, что клиент «поплыл». Кажется, это был некий «момент истины» – Богурджи наконец поверил им окончательно.
– Жалко мне его, – тихо шепнула Петровна. – Хороший мужик, правильный, пусть и монгол.
Кузьминична, предостерегая, молча толкнула ее локтем в бок.
– Значит, карты в моем штабе из того же кино? – закончив о чем-то размышлять, спросил Богурджи. – Видите, я уже освоил ваши идиомы.
– Из той же оперы, – поправила его Кузьминична. – Именно так.
– И никакие это не зыбучие пески?
– Именно так.
– Хорошо. К вечеру я приму окончательное решение, – сказал Богурджи. Он резко развернулся и пошел к штабному вагону.
– А нам чего делать? – с недоумением спросила Петровна. Она поежилась от порыва холодного ветра и вопросительно посмотрела на Кузьминичну.
– Найдем, чем заняться, – буркнула та. – Мотоциклы свои вон давай пойдем проверим. Как бы их эти басурманы на винтики не растащили. Чувствую, завтра с утра нашим лошадкам предстоит ха-а-ароший такой галоп...
Сопровождаемые приглядывающей за ними свитой, состоящей из трех сурового вида монголов в спортивных штанах и кожаных куртках, каковые, как уже знали подруги, являлись утвержденной Повелителем вселенной официальной формой монгольских спецслужб, старухи проследовали к своим мотоциклам, возле которых был выставлен часовой. В его обязанности входило не подпускать любопытствующих к мотоциклам на расстояние хотя бы ближе нескольких метров, потому что бороться с окружившей их толпой было бесполезно. Все выражали свое восхищение и стремились хотя бы мимолетно прикоснуться к чудесным заморским коням.
Кузьминична с Петровной уверенно распихали сгрудившихся монголов, попросили гаечный ключ и на глазах изумленного воинства запросто поменяли Петровне переднее колесо.
– Вот так-то, сынки, – сказала Кузьминична, с кряхтеньем разгибаясь и протирая руки куском подвернувшейся ветоши. – Время кто-нибудь засекал? Нет? Ну да ладно... Надеюсь, вы все поняли. Совершенству нет предела, это бы вам любой старшина советской армии на раз втолковал. Свою матчасть нужно знать назубок.
И небрежно бросив замасленную тряпку на плечо раскрывшего рот крепкого молодого воина, первой двинулась прочь.
– Бывай, внучок! Ну а ты чего застыла, Петровна?..
В назначенный день к пескам подтянулись основные силы армии Богурджи. Воинство встало перед огромным, лишенным растительности пространством, как когда-то их далекие предки перед рекой Угрой, на другом берегу которой стояли славяне. Сам Богурджи перемещался на броневике, почти точной копии того, стоя на котором в 1917 году выступал Ленин на Финляндском вокзале перед революционно настроенной толпой. Это было продиктовано склонностью благородного монгола к красивым жестам, каковая, в свою очередь, произрастала корнями из его аскетической – если не сказать бедной – доселе жизни. Однако копией того, исторического, броневик Богурджи был лишь внешне. Его внутреннее убранство было изготовлено на Волжском автомобильном заводе, недавно оказавшемся на оккупированной Ордой территории, напоминало шикарный салон автомобиля представительского класса, и среди всевозможных удобств не имело разве что джакузи – просто за неимением места.
– Хочешь, мы прокатимся первыми, – предложила Кузьминична. – Ну, чтобы тебе спокойней было.
Их мотоциклы стояли возле броневика командарма, а тот, подобно танкисту, наполовину высунулся из башенного люка и задумчиво смотрел в бинокль, позируя для корреспондента местной газеты. Та, равно как и производитель автомашины «Волга», оказалась на оккупированной территории, и ее главному редактору было приказано осветить для местного населения великий монгольский поход в надлежащем свете. Вообще-то Бастурхан давно собирался организовать собственную газету, чтобы доводить до народа свои идеи без искажений, но до этого пока не дошли руки.
– Не надо... – Убедившись, что фотокорреспондент закончил свою работу, Богурджи опустил бинокль. – Пусть достопочтенные дамы меня извинят, но ночью мои воины проверили предложенный вами маршрут.
Старухи быстро переглянулись. Они уже не помнили в подробностях, что говорил президент про силовое поле, но, похоже, пока все шло гладко. Значит, поле было включено. Ведь могло оказаться, что по каким-нибудь причинам, наподобие экономии чудовищно пожираемой полем энергии или происков олигарха Бучайса, оно должно было включиться непосредственно перед демонстрацией ими безопасного перемещения по пескам.
– Мы ж понимаем, дело военное, – сказала Кузьминична. – Доверяй, но проверяй... Значит, твои разведчики не увязли?
– Прошу достопочтенных дам извинить меня еще раз, но если бы мои разведчики увязли в песках, которые все же оказались бы зыбучими, вы бы немедленно отправились вслед за ними... – И Богурджи улыбнулся широкой белозубой улыбкой, что немедленно отснял корреспондент. Зубы, как и броневик, были изготовлены для прославленного монгола на оккупированной территории в клинике «Лифшиц – 32», и тоже, разумеется, бесплатно. Более того, владелец клиники, некий Яков Лифшиц, сам предложил Богурджи свои услуги, а впоследствии сделал себе неплохую рекламу и расширил клинику до разветвленной областной сети зубоврачебных кабинетов, не говоря о том, что издатели устроили настоящие бои за две его спешно написанные книги воспоминаний: «Мои встречи с Сыном Неба», и «Я вставлял зубы монгольскому командарму»...
– И все же, уважь старух, – попросила Кузьминична. – Дай проехать первыми. Засиделись мы, пора бы кровь разогнать.
– Все в вагоне да в вагоне, – поддакнула Петровна. – У Алла Борисовны, конечно, хорошо, но так мы скоро забудем, как на мотоцикл садиться.
Богурджи покосился на корреспондента и картинно махнул рукой.
– Не возражаю, – сказал он. – И повторил этот жест еще раз: – Поехали...
Два «Харлея-Дэвидсона» стремительно помчались вперед. За ними, набирая скорость постепенно, двинулись стройные мотоциклетные ряды. Там и сям виднелись японские джипы сотников. Броневик командарма пристроился примерно в середине широченной, расправившей свои крылья на несколько километров, колонны, а замыкали ее фуры с трофеями и тяжелая военная техника.
Кузьминична с Петровной на скорости проскочили пески и остановились в безопасном месте, наблюдая с небольшой возвышенности, как постепенно втягивается на смертоносное песчаное поле обреченная монгольская армия. Обе чутко уловили момент, когда кто-то невидимый должен был нажать на несущую гибель завоевателям кнопку.
– Сейчас, – уверено сказала Кузьминична, и Петровна молча кивнула, соглашаясь.
– Самое время, – подтвердила она. – Передние уже никуда не денутся, до нас им не домчать, а задним,
