– Ну, так надо. Где еще воевать партизанам, как не в лесу.
Полковник прекратил писать, посмотрел на друга, задумчиво почесал нос кончиком шариковой ручки.
– А против кого они здесь воюют?
– Ну как… За свою независимость.
Полковник прекратил чесать нос.
– За свою независимость?
– Ну да.
– У нас, в России?
– Ну, понимаешь… – Майор внезапно заволновался, как волнуются некоторые виды психических больных, когда им начинают перечить или не принимают сразу на веру то, что они говорят. – Понимаешь, они мне объясняли, просто я не все понял. Но объясняли очень убедительно, иначе, думаешь, с чего бы я присоединился к их освободительному движению добровольно? И отчего к их движению так же добровольно присоединилось еще порядка сотни имеющих гражданскую совесть человек? Отчего сюда тайно понаехали украинцы и прочие сочувствующие… – Он, кажется, начинал волноваться все больше и больше, и достаточно опытный психолог, как и большинство достаточно проработавших в милиции людей, полковник сразу понял, что нужно делать.
– Ты их не понял, потому что они говорили на своем языке? – осторожно ввернул он, вспомнив, как расслабляюще воздействует на его сошедшего с ума друга упоминание о латышском языке.
– О, это особенный язык! – Тот, как и надеялся полковник, мгновенно перешел к состоянию бурного восторга. – Можно не понимать слов, но при этом понимать, о чем они говорят. Ты просто представить себе не можешь, что это за язык!
– Ну так объясни, – все так же осторожно попросил полковник.
– Это язык птиц, – серьезно сказал майор. И заметив взгляд старого друга, поторопился пояснить: – Нет-нет, не думай, я вполне здоров и отдаю отчет своим словам! Это же в переносном смысле. Понимаешь, их язык настолько музыкален и певуч, что когда-то один из их поэтов сказал, что это не просто язык, это язык, на котором разговаривают птицы. И это воистину так, ты просто не слышал, как они говорят между собой. Их можно слушать часами и это никогда не надоест! Мы так и делали. Рассаживались вокруг них, и слушали, слушали, слушали…
– И ты понимал, о чем они… ну, щебетали? – боясь спугнуть собеседника неудачным словом или излишне резким движением, поинтересовался полковник. Опытный оперативник, он уже прикидывал про себя, какие выгоды при положительном ответе майора можно из сложившейся ситуации извлечь.
– Увы, – горько ответил друг и полковник разочарованно выдохнул. Его выдох совпал с еще более разочарованным вздохом майора. – Их язык достаточно сложен, чтобы можно было взять его наскоком. Но это и хорошо, потому что если бы каждый желающий простолюдин мог запросто усвоить этот волшебный язык посвященных…
– Итак, подытожим, – сказал полковник. – Твои новые друзья грабили российские поселковые магазины, борясь таким образом за независимость своей страны. Так?
– Ну, не совсем… – Майор, кажется, опять впал в депрессивное состояние. – Это только так выглядит. На самом же деле там все очень сложно, и я непременно бы понял, если бы…
– Знал их язык посвященных, – закончил за него полковник. И опять задумался, пытаясь сообразить, как бы ему вытащить своего друга из просто невероятной в своей ужасающей нелепости ситуации, в которую тот при всем своем опыте умудрился каким-то образом влипнуть. Еще он подумал, что нужно узнать как можно больше о таинственном языке, на котором можно запросто зомбировать даже работников милиции.
Вызвав дежурного, он, старательно отводя от майора глаза и с трудом подавляя чувство острой жалости к своему лишившемуся разума другу, приказал сержанту сопроводить подследственного в одиночную камеру, накормить его, напоить горячим чаем и выдать постельное белье. Когда подчиненный, кивнув, вежливо пригласил своего бывшего начальника проследовать на выход, полковник сделал ему знак и сержант задержался в кабинете, глядя на него вопросительно.
– Да, вот еще… – начал полковник тихо, чтобы его не услышал вышедший из кабинета майор, – проследи, чтобы он никоим образом не пересекся с этими… ну, с которыми его задержали. Надеюсь, вы додумались развести всех по разным камерам?
– Товарищ полковник, – не по-уставному укоризненно сказал сержант.
– Ладно, ладно, это я так… Главное, постарайся обеспечить, чтобы он даже случайно не услышал из своей камеры, как они говорят. Ну, при сопровождении кого-то из них по коридору и все в таком роде… В общем, ты понял.
– Понял, – подтвердил сержант, но в его глазах еще оставался незаданный вопрос.
– Их язык плохо воздействует на майора, – поколебавшись, неохотно пояснил полковник. – Все, иди… Да, еще! – крикнул он, когда сержант уже закрывал за собой дверь.
– Слушаю. – В проеме двери возникла коротко стриженая голова подчиненного.
– Сам тоже их не слушай, это может быть небезопасным. И передай это всем своим. Вставьте, что ли, в уши затычки. Ну, как когда-то Одиссей с сиренами... Ясно?
– Есть!
Оставшись в одиночестве, полковник на протяжении нескольких часов с упорством заклинившего механизма исписывал листок за листком и бросал их в мусорное ведро. Он хотел сочинить докладную областному начальству таким образом, чтобы она хотя бы частично подретушировала неприглядные детали, связанные с участием в банде майора Зинченко, но никак не мог подобрать подходящие формулировки. Сначала каждый его опус с трудом умещался на двух-трех страницах, затем текст стал неумолимо сокращаться, и спустя какое-то время, когда корзина для мусора переполнилась и скомканные листки усеяли пространство вокруг нее не менее чем на метр, каждый новый вариант докладной занимал уже не более половины листа. Тем не менее полковника все что-то не устраивало. Он морщился, словно от зубной боли, комкал очередную бумагу, кидал ее, не глядя, в угол, где стояло мусорное ведро, и принимался за очередную.
В какой-то момент он перестал писать и довольно продолжительное время тупо смотрел на начатый текст, не понимая, что только что собственноручно написал.
«Начальнику УВД области от начальника ОВД г. «Н» полковника Гордеева С. М.
Прошу направить заместителя начальника ОВД г. «Н», майора Зинченко В. С. на тщательное обследование в психиатрическое отделение при ведомственном санатории МВД области.
Основание…»
Здесь полковника заклинило. Он не отрываясь смотрел на написанные строчки, подобно первокласснику грыз ручку, думал, но нужная формулировка все никак не лезла в голову. И только когда время перевалило далеко за полночь, а веки приобрели тяжесть пудовых гирь, полковник крякнул и размашисто дописал: «Основание. Проявлял настойчивое желание разговаривать на птичьем языке».
Поставив жирную точку, он с хрустом сломал изгрызенную едва не до стержня ручку и с наслаждением, не глядя бросил обломки в сторону мусорного ведра.
Затем встал, запер пистолет в служебный сейф, выключил свет и, пошатываясь от усталости, направился к припаркованной возле управления служебной автомашине с дремавшим внутри водителем.
Все. Домой, и только домой. И никакого больше щебета...
Глава 40. Бастурхан. Экс-президент. Подберезовский
Упавший перед войлоком посланец доложил, что в ставку прибыл визирь, и лицо пьющего из золотой пиалы Бастурхана перекосилось, словно кумыс, которого он отпил добрую половину, оказался скисшим, а он только что, с запозданием это распробовал.
– Соизволил, наконец, – проворчал он и воин осторожно поднял голову.
