Блондинка. Том II

«Он меня не любит. Он любит только ту блондиночку, образ, поселившийся у него в голове. Но не меня».

19

После таких разговоров она уползала прочь, как побитая собака. А ребенок в ее чреве, казалось, сжимался от стыда, становился размером с мизинец.

Правда, потом они всегда мирились. Обычно через несколько часов, ночью, лежа в просторной постели с резным деревянным изголовьем. На жутко жестком матрасе, набитом конским волосом, на жалобно поскрипывающих пружинах. То было самое сладостное и замечательное время суток. Драматург, потрясенный силой только что пережитой сексуальной страсти, вслух вспоминал всю свою жизнь. А потом задумывался вдруг: сколько может жить и трепетать эта любовная страсть в телах некогда жаждущих, сгоравших в объятиях друг друга людей, которые давно уже умерли?

Для него она готова быть Розой, если он того захочет.

О, раз она его жена, она будет для него кем угодно! Ради него! Лишь бы угодить!..

И она бесконечно целовала, целовала, целовала его губы, пока он не начинал задыхаться. Вонзалась языком ему в рот. Гладила руками все его тело — худощавое и угловатое, оно тут же начинало расслабляться, покрывала поцелуями его живот и грудь, мелкие щекотные волоски на груди, облизывала и сосала его соски, хохотала, щекотала, пощипывала и гладила его. До чего же умелые у нее были руки! Натренированные (при мысли об этом он всегда возбуждался, хотя и не знал, правда это или нет), как у пианиста, пальцы, они стремительно порхают по клавишам, наигрывая гаммы. Она была Розой из «Ниагары». Жена-изменщица, женщина-убийца. Блондинка, наделенная ослепительной красотой и магической сексуальной притягательностью. Ослепительная красавица, которую он знал и видел давным- давно, когда в голову и мысли не могло прийти, что он может познакомиться с ней! Ну а сам он в такие моменты идентифицировал себя с преданным и опозоренным мужем-импотентом в исполнении Джозефа Коттена. Даже в самом конце фильма он не переставал идентифицировать себя с Коттеном. Особенно когда Котген душит Розу. Какая-то совершенно жуткая в своей нереальности сцена — муж душит жену. Танец смерти, балет. А чего стоило одно только выражение на прелестном личике Монро, когда она наконец понимает. Она сейчас умрет! Ее муж — сама Смерть!

И Драматург, не сводивший глаз с мерцающего экрана, где во время этой сцены не произносилось ни звука, был растроган до глубины души. Ни один фильм в жизни его еще никогда так не трогал! (Он вообще привык отзываться о фильмах и кино в целом несколько пренебрежительно.) И никогда в жизни не видел женщины, хотя бы отдаленно похожей на Розу. Он смотрел «Ниагару» один, в кинотеатре на Таймс-сквер, и верил, что в зале нет ни одного мужчины, который бы думал и воспринимал увиденное иначе, чем он. Нет на свете мужчины, равного ей. А потому она должна умереть.

В постели, в летнем доме на берегу океана, она ложилась на него, его жена, его беременная жена, и пыталась пристроиться так, чтобы ему было удобнее. И дыхание у нее было нежное и сладостное, как у ребенка. И еще она издавала слегка приглушенные вскрики: «О, Папочка! О Боже!» И он никак не мог понять, искренними они были или наигранными. Так никогда и не понял.

20

Он рывком отворил дверь в ванную, не зная, что она находится там.

Волосы замотаны полотенцем, обнаженная, босая, с выпирающим животом, она, услышав шум, вздрогнула и обернулась.

— О! Эй, ты, что ли?.. — В ладони целая пригоршня таблеток, в другой руке пластиковая чашка. Молниеносным жестом закинула все таблетки в рот, запила водой. А он тихо заметил:

— Дорогая! А я ведь думал, ты уже ничего не принимаешь. Уже нет?..

Она встретилась с ним взглядом в зеркале.

— Это витамины, Папочка. И еще капсулы рыбьего жира.

21

Зазвонил телефон. Лишь немногие знали их номер в Галапагос-Коув, а потому звонок заставил вздрогнуть.

К телефону подошла Норма. Слушала, что ей говорят, и лицо у нее стало несчастным. Затем, так и не произнеся ни слова, протянула трубку Драматургу, а сама быстро вышла из комнаты.

Звонил Хоулирод, голливудский агент Нормы. Извинился за беспокойство. По его словам, он знал, что Мэрилин последнее время не рассматривает предложений, связанных с кино. Но это совершенно особый случай. Новый потрясающий проект! Название фильма — «Некоторые любят погорячей»[37]. Сумасшедшая, жутко смешная комедия о мужчинах, которые переодеваются в женщин, и где заглавная женская роль написана специально для «Мэрилин Монро». Студия готова профинансировать весь проект и заплатить Мэрилин минимум 100 000 долларов…

— Благодарю. Но вам ведь уже сказано: мою жену больше не интересует Голливуд. По крайней мере в данное время. Она ожидает первенца. Наш ребенок должен родиться в начале декабря.

Какое удовольствие — произносить эти слова! Драматург не удержался от улыбки.

Наш первый ребенок! Наш!

Удовольствие удовольствием, однако скоро им понадобится целая куча денег.

22

ЖЕЛАНИЕ

Знаю как мила тебе и как желанна Оттого не нужен мне ты вовсе

Это свое произведение Норма робко показала мужу, который часто говорил, что хотел бы познакомиться с ее стихами.

Он читал и перечитывал это маленькое, в две строчки, стихотворение и растерянно улыбался, не зная, что и сказать. Он ожидал от нее чего-то совсем другого. И уж определенно — хотя бы рифмы! Так что же сказать? Ему хотелось ободрить ее, ведь он знал, как она чувствительна, как легко можно задеть ее чувства.

— Дорогая, я вижу здесь очень сильное драматическое начало. Очень… э-э… многообещающее. Но что из этого вытекает, где продолжение?

Норма торопливо закивала в ответ, словно ожидала такой критики. Нет, конечно, критикой это нельзя было назвать, ведь он хотел ободрить, похвалить ее и сделал это, как мог. Она вырвала листок из его руки, сложила в маленький квадратик и рассмеялась — в манере Девушки Сверху.

— Что из этого вытекает? Ах, Папочка! Ты, как всегда, прав. Великая тайна нашей жизни!

23

Где-то поблизости, да, внизу, это точно, под половицами старого дома слышался слабый жалобный звук, напоминающий мяуканье или причитание. Помоги! Помоги же мне!

— Да нет там никого. И ничего я не слышу. Просто кажется.

24

Было это погожим летним днем, в конце июля. К Драматургу приехал из города друг, и они отправились вдвоем удить рыбу. Норма осталась в доме одна. Одна с Ребенком. Только мы двое: я да он. Она пребывала в хорошем настроении, никогда прежде не чувствовала себя такой здоровой. В подвал не ходила. На протяжении вот уже нескольких дней даже не взглянула в сторону ведущих туда ступеней. Да нет там никого! Я точно знаю. «Все дело в том, что там, откуда я родом, никаких подвалов не было, ведь так? Просто не было в них нужды».

Оставаясь дома одна, она завела привычку говорить сама с собой вслух.

На самом деле обращалась она к Ребенку. Ближайшему своему другу!

Вот чего недоставало няньке Нелл — своего собственного ребенка. «Поэтому-то и хотела вытолкнуть ту маленькую девочку из окна. Вот если б у нее был свой ребенок…» (Но что потом произошло с Нелл? Хотела перерезать себе горло и не смогла. И ее арестовали и посадили в психушку. Сдалась без борьбы.)

Конец июля, дело к вечеру. Погода умеренно теплая, сыроватая. Совершенно безветренная. Норма Джин вошла в кабинет Драматурга, испытывая легкий трепет, точно нарушитель границы. Впрочем, из-за чего это она так разволновалась? Ведь Драматург никогда не запрещал ей пользоваться его пишущей машинкой. Да и зачем ему возражать? Хотя сцена предполагалась не импровизированная, она заранее ее спланировала. Ей хотелось напечатать на машинке письмо и отправить его матери в Лейквуд, оставив себе