— Он был поплотней тебя, — сказала она. — Может, и ты в его годы станешь такой?
— Когда он умер, он был моложе, чем я сейчас, — сказал Ревир и не то кашлянул, не то засмеялся смущенно.
Клара закинула назад голову, будто пыталась разобраться в этих подсчетах. Повернулась, подошла к ним, медленно, осторожно ступая, все время чувствуя, какое на ней новое, дорогое платье и какие у нее длинные, стройные ноги в шелковых чулках. Села, расправила юбку, натянула пониже на колени.
— Что ж, — сказала она. — Все живут, потом помирают. Так оно и идет.
И вытянула ноги. Даже сегодня, даже в этом светло-голубом платье она была ленивая и довольная и чувствовала себя очень уютно, а вот Ревир сидел навытяжку, будто прислушивался и сам боялся услыхать какие-то звуки, которые могут донестись сверху, а может быть, и снаружи. На нем был темный костюм. И от него сильно, резко пахло — может быть, табаком, — а от Клары пахло духами из янтарного флакона, Кречет его очень любил. Он часто пробирался в комнату матери, поднимал этот флакон и глядел через него на свет. Сквозь янтарь задворки — и те становились таинственными, расплывались в душистом, переливчатом свете. Уродливое старое дерево (груша, половина ствола у нее отсохла) становилось безмятежно- спокойным, словно застывало в этом ярком, удивительном сиянии… пускай даже высоко в ветвях мешками болтаются дымчатые коконы, а в них прячутся червяки — неважно. Через этот янтарек Кречет и на них может смотреть без отвращения.
— Кристофер, — сказал Ревир, — как теперь будет твоя фамилия?
Кречет поднял на него глаза. Лицо этого человека всего естественней выражало силу и добродушие; улыбка то и дело сменялась новой улыбкой. И сами зубы — очень белые, крупные, квадратные — тоже как будто улыбались. Вот кому место было вовсе не в этой гостиной, а под открытым небом. Он уже один раз попробовал взять Кречета с собой на охоту; он размашисто шагал по лугу, что тянулся за домом Клары, а Кречет насилу за ним поспевал и все глядел под ноги, страшно было — вдруг споткнешься, и ружье само выстрелит. Из густой высокой травы с шумом взлетели фазаны и перепела и так его напугали, что он не выдержал и расплакался. Он хорошо помнил тот день.
— Ну, скажи ему, — Клара подтолкнула сына ногой, — какая у тебя теперь будет фамилия? Нельзя быть таким трусишкой.
— Не знаю, — сказал он.
Плохо сказал, неправильно. Вон как они недовольны.
— Разве не знаешь? — переспросил Ревир и улыбнулся: — Ревир — вот как твоя фамилия. Ты же знаешь. Ну, скажи: Кристофер Ревир.
Есть еще Кларк, и Джонатан, и Роберт, и вот теперь Кристофер: все они — братья.
— Кристофер Ревир, — чуть слышно повторил Кречет.
Вот если б у него была хоть какая-нибудь другая фамилия вместо этой… но ничего у него нет. Мать всегда смеялась и говорила, что у нее нет никакой фамилии… что это секрет или, еще того лучше, она просто позабыла, как ее фамилия… отец выгнал ее из дому, говорила она.
— Кристофер Ревир. Крис, — медленно сказал Ревир-старший.
Он всматривался в глаза мальчика, словно искал в них себя. Кречет отвечал застенчивым взглядом снизу вверх, на минуту ему показалось — он бы полюбил этого человека, лишь бы тот не водил его на охоту, не заставлял брать в руки ружье и кого-то убивать. Почему это мужчины всегда такие непонятные и опасные?
Тихонько, бочком он придвинулся к Кларе, но она уже говорила с Ревиром про другое. Про каких-то людей, которые сейчас приедут, про этот дом, про сестру Ревира. Когда Кречет бывал не наедине с матерью, он больше молчал и лишь силился уловить в головокружительном потоке слов и впечатлений связные мысли… что же еще оставалось делать? Он только одно и мог — наблюдать и слушать. Мать может взять в руки что хочет и может любую вещь выбросить на помойку, она может дать ему затрещину, отлупить его, а может обнять и расцеловать; может наорать из окна на чужих мальчишек — зачем идут через их участок? — может в сумерках сидеть в кухне, курить и улыбаться неизвестно чему. Она взрослая, ей все можно, а Кречет маленький — и ничего он не может. Вот этот человек, добрый, с большими сильными руками и пристальным, озадаченным взглядом, — он тоже все может, нетрудно догадаться, как много он может, ведь у него такой большой дом, а за домом сараи, и амбары, и возделанные поля, конца им не видно, и все его собственное, а сколько есть людей, у которых совсем ничего своего нет. Он может преспокойно шагать по своей земле, он знает — это все его, потому что он мужчина, взрослый, он обладает загадочным могуществом, той силой, какой у детей не бывает — даже у мальчишек в школе, от которых Кречету вечно достается. Даже у них нет настоящей силы: над ними хозяева — взрослые. Каждый кого- нибудь да боится, подумал Кречет. И даже сам толком не понял, что это он такое подумал.
— Ну, что скажешь? — спросил Ревир и провел рукой по волосам мальчика. — Ты ведь не боишься братьев, правда? Они славные ребята. Вы друг с другом поладите.
— Да уж, пускай обращаются с ним по-хорошему, — сказала Клара.
— Они не станут его обижать, — сказал Ревир. — Они славные ребята.
— Знаю я мальчишек…
— Не тревожь его, Клара. Ты разумный мальчик, Кристофер, — Ревир наклонился к нему, — ты ведь знаешь, мама будет о тебе заботиться. Ни о чем не надо тревожиться. Просто мы теперь будем жить все вместе, под одной крышей. Мы долго этого ждали. И теперь у тебя три брата, есть с кем играть… ты больше не будешь один.
— Он никогда и не был один, — сказала Клара.
Кречет уже знал этих «братьев». Он боялся их до смерти, потому что они никогда с ним не говорили, только смотрели на него. Большие ребята — десять лет, двенадцать и пятнадцать, — крепкие, плечистые, в отца, и у всех отцовские темные волосы и спокойные синие глаза. Казалось, они выжидают — что Кречет скажет, что он сделает? Несколько раз Ревир привозил их к Кречету, хотел, чтобы они познакомились поближе, и каждый раз ему приходилось одному говорить за всех, даже Клара и та молчала. Ревир говорил, как они станут все вместе ходить на охоту, на рыбалку, ездить верхом. Говорил, как они станут вместе помогать по хозяйству. Говорил про школу… А мальчики молчали, разве что Ревир клещами вытянет из них два-три словечка, но эти слова ровно ничего не значили.
— Послушай, все будет прекрасно. Ты и сама это знаешь, — сказал Ревир Кларе.
Она пожала плечами, однако улыбнулась. Достала сигарету и подалась вперед, чтобы Ревир дал ей огня; о Кречете на минуту забыли, и он как завороженный разглядывал горящую спичку и красноватый мерцающий огонек на кончике сигареты, будто видел их первый раз в жизни. Надо замечать каждую самую малую мелочь, может быть, тогда заставишь время идти помедленней, потому что сегодня случится что-то очень важное, и это страшно…
— Нехорошо мальчикам расти так… без матери, — говорил меж тем Ревир.
Кречет всегда зорко следил за людьми, которые появлялись около матери. Он видел, как им передается от нее какая-то кошачья уютная непринужденность, даже если пришли они злые и недовольные. Вот и этот огромный Ревир, у него такой квадратный подбородок и широкий, умный лоб, изрезанный морщинами, но даже он сейчас глядит на Клару так, будто между ними проносятся какие-то неразличимые, слепящие искры. Кречет быстро перевел глаза на мать — что же это видит в ней Ревир? — но не увидел, не поймал. Мать улыбнулась ему, блеснули зубы. Это была совсем особенная улыбка — только для него. Прямо на глазах у этого человека с такими большими руками, что он, наверно, может сделать им обоим очень больно, эта улыбка говорила Кречету: наконец-то мы здесь, вот они мы, вот повезло-то!
— Я уж знаю, чего вам тут не хватает, — сказала Клара. — Надо окна пооткрывать да проветрить малость. Кой-что из этого старья почистить, верно я говорю? Ну на чем ты сидишь, миленький? Это кресло все насквозь пропылилось. Что ж, твоя сестра за домом не смотрит?
— Она не совсем здорова, — с запинкой сказал Ревир. Кречет заметил: в глазах у него что-то дрогнуло; должно быть, Клара нахмурилась. — Ведь только месяц прошел после похорон. Она просто еще не оправилась… они были как родные сестры.
Кречет уставился на башмаки Ревира: черные, на вид очень жесткие и совсем не запачканные, даже по самому краю подошвы нет каемки засохшей грязи.
— Они были много в чем похожие, — негромко сказала Клара. — Все говорят. Хотя твоя сестра старше, чем… чем жена.
