поперхнулся.
— Совсем расстроен инструмент, — стала оправдываться она. — И клавиша западает.
— Играй, — тихо, но проникновенно сказал Артем. — Играй. Только что- нибудь достойное.
Ничего более достойного, чем «Камаринская», Лилечка не знала, а может, просто позабыла с перепугу, потому что смотрела сейчас в ту же сторону, что и Артем.
На каменистой проплешине, которой побрезговали даже беженцы, шагах в ста отсюда, торчал варнак — похожий одновременно и на очень грузного темнокожего человека, и на моржа, вставшего на задние ласты. Никто даже и не заметил, откуда и когда он здесь появился.
— Играй, — повторил Артем шепотом. — А вы постарайтесь не шевелиться. И, главное, не притрагивайтесь к оружию.
Он встал — медленно-медленно, словно боялся вспугнуть пристроившуюся невдалеке птичку, и двинулся к варнаку, стараясь не попадать в такт залихватской мелодии. Лилечка сбацала «Камаринскую» до конца и, попискивая со страху — на всю жизнь запомнились варнаки бедной девушке, — завела собачий вальс.
Артем был шагах в десяти от варнака и продолжал двигаться неторопливо и плавно, даже не ступая, а почти плывя над землей. Уже было видно, что варнак на голову выше его и раза в два массивнее.
— Все, больше не могу! — Лилечка резким движением обняла аккордеон, отчего тот жалобно застонал.
Артем остановился. Глянцево поблескивающая туша варнака находилась от него на расстоянии вытянутой руки. Плоское, грубое лицо чужака было неподвижно. Тяжелые, набухшие, словно тронутые проказой, веки скрывали глаза. Зловещее молчание затягивалось.
И вдруг варнак, дрогнув, как плащом, всеми тяжелыми складками своей кожи, склонил набок уродливый чан головы и… запел.
Звук, издаваемый им, возможно, носил сугубо утилитарный характер — призывал к чему-то или, наоборот, предостерегал, — но был так гармоничен, чист и свободен, что у Цыпфа по спине побежали мурашки. Ни один земной инструмент — ни скрипка Паганини, ни орган Баха, ни труба Армстронга — не смог бы повторить столь божественный экзерсис (Экзерсис— музыкальное упражнение.).
— Встретимся в… — крикнул Артем, вцепившись обеими руками в поющего варнака.
Закончить он не успел. Сладостная мелодия оборвалась, обе фигуры словно слились на миг в единое целое — и пропали. Ветер закружил в воздухе пригоршню легкого, почти невесомого пепла.
— Вот так, братцы вы мои, — произнес Смыков с нажимом. — Допелись- доигрались.
— Домой пошел, — высказал собственную версию Толгай. — В пекло свое.
Цыпф принялся маловразумительно болтать о непознаваемых свойствах пространства-времени. Верка вздохнула с таким видом, словно давно ожидала подобного поворота событий (случалось, что мужчины сбегали от нее и более экзотичными способами). Лилечка тихо заиграла что-то минорное.
Один Зяблик, чье затуманенное болью и морфином сознание странствовало уже совсем в другой плоскости, никак не отреагировал на загадочное происшествие.
Часть третья
Поход в город, уничтоженный подземной бурей (а как еще можно назвать этот страшный и загадочный катаклизм?), напоминал путешествие в чрево издохшего и уже начавшего разлагаться Левиафана.
Каменные стены, еще недавно ходившие сами по себе и сокрушавшие все подряд, осыпались, словно высыхающие на солнцепеке пляжные скульптуры. Могучие персты-утесы, сначала проткнувшие город, а потом раздавившие его, превращались в обыкновенную землю. Двигаться в этом лабиринте становилось все опаснее — того и гляди на голову могла рухнуть гора песка, перемешанного со всяким хламом.
Как уходящая от берега волна оставляет за собой часть того, что успела прихватить на суше, так и извергнутая из недр земли порода, оседая, обнажала до неузнаваемости разрушенные улицы, площади, ставшие похожими на заброшенные каменоломни, вырванные с корнем деревья, трупы людей и животных. Даже далекому от архитектуры человеку было ясно, что если уцелевшие жители Сан-Хуан-де-Артеза пожелают восстановить свой город, это придется делать в другом месте.
Проход, проложенный сквозь оживший камень загадочным существом по имени Кеша, вывел Толгая и Цыпфа к лежащему на боку драндулету. Был он обильно припорошен мягкой пылью (той самой, что еще недавно наждаком обдирала кожу), кое-где помят и поцарапан, но серьезных повреждений не имел.
— Ты да я не поднять, — сказал Толгай, критически осматривая свой многострадальный экипаж. — Народ звать надо.
За сохранившиеся у Смыкова реалы удалось нанять десяток смельчаков (не кастильцев, истово молившихся у временных алтарей, а торговых ребят из Отчины), с помощью которых драндулет был поставлен на колеса. Полчаса ушло на то, чтобы раскочегарить потухший газогенератор, и еще столько же, чтобы запустить двигатель (Цыпфу явно не хватало сноровки Зяблика).
Это была хоть маленькая, но победа. Что бы, спрашивается, они делали без машины в кастильской глухомани, почти у самой гиблодырской границы, да еще с бесчувственным Зябликом на руках?
K этому времени споры о предстоящем маршруте уже были завершены. Все другие варианты, кроме Эдема, отпали. Спасти Зяблика могло либо чудо, либо волшебное снадобье, след которого тянулся через Трехградье или Гиблую Дыру к Нейтральной зоне, за которой, по слухам, и находился легендарный Эдем. Именно из тех краев когда-то прибыл в Сан-Хуан-де-Артеза ныне покойный Гильермо Кривые Кости.
(Чтобы установить этот факт, равно как и многое другое, Смыков провел скрупулезное, хотя и молниеносное расследование. Его профессиональное умение влезать в наивные души кастильцев на сей раз было подкреплено обильными денежными подачками, а в отдельных случаях и угрозой пистолета. Особенно полезным стал для следствия бывший иезуитский шпик, а ныне городской нотариус, у которого со Смыковым оказалось немало общих знакомых.) Вызывало удивление, каким способом калека, да еще владевший испанским языком (это обстоятельство сам Гильермо объяснял тяжелой черепно-мозговой травмой), сумел за очень короткий срок подмять под себя не только местных торгашей, но и местных бандитов. За ним явно кто-то стоял — не то подполье инквизиции, не то аггелы.
Судя по всему, волшебное снадобье водилось у Гильермо и раньше. За время его пребывания в городе имело место пять или шесть случаев чудесного выздоровления тяжелобольных или смертельно раненных. Всегда это были очень богатые, весьма влиятельные горожане. Последний такой эпизод — спасение дочки коменданта тюрьмы, умиравшей от гнойного перитонита, — был особенно примечателен. По времени он почти совмещался с дерзким побегом из тюремного подземелья нескольких аггелов, самым загадочным образом раздобывших и подпилки, и оружие, и дубликаты всех ключей. Конечно, это могло оказаться чисто случайным совпадением. Но Смыков в такие случайности давно не верил.
Будучи по натуре человеком хитрым и скрытным, Гильермо иногда — по
