моих выступлений. И если бы Герберт не стоял на страже, я бы, наверное, пел только в благотворительных концертах.
У Герберта есть расписание моей работы на два-три года вперед. Даже если еще остается «окно» для других выступлений, Герберт всегда знает, какое из них может меня заинтересовать. Я полностью доверяю ему, если он считает нужным отказать. При первой встрече он всегда вежлив, выслушивает предложение и дает ответ. Чаще всего он говорит «нет» и объясняет, почему я не могу принять приглашение. Если человек продолжает настаивать, называя других участников концерта или говоря еще что-то, что может повлиять на Герберта, то ему вдруг изменяет его привычная вежливость. Именно так случилось, когда он предложил Рудашу покинуть свой кабинет.
Тибор рассказал мне потом, что Герберт заявил:
— Мистер Паваротти — один из величайших певцов в истории оперы, а вы хотите, чтобы он пел в игорном притоне? Ни за что в жизни!
Когда Рудаш попытался повлиять на его решение, Герберт велел ему выйти вон. Герберт отказывает иначе, чем я, — у него для этого свои способы.
У Тибора Рудаша тоже был свой способ действия: он приходил в офис Герберта несколько раз, всякий раз предлагая все большую сумму всего за один концерт (хотя и первоначальная сумма была огромной). Каждый раз он получал один ответ: «Убирайтесь». Офис Герберта Бреслина находился на Пятьдесят седьмой западной улице, в том же квартале, что и Карнеги-Холл. Герберт и все его служащие сидят в одной большой комнате без перегородок и дверей — как в какой-нибудь газетной редакции. Прямо из холла попадаешь в офис. И вот однажды открылась дверь и показалась голова Рудаша. Все уставились на него. Он крикнул: «Сто тысяч долларов…» Герберт пригласил его войти…
В 1981 году сто тысяч долларов за один концерт было огромной суммой для исполнителя классической музыки. Это больше, чем я тогда обычно получал за концерт, и гораздо больше того, что мне платили за один оперный спектакль. В то время, когда Рудаш сделал это предложение, я находился в Милане — пел «Аиду» в «Ла Скала». Герберт позвонил и сообщил мне об этом предложении. Условия произвели на меня впечатление, и я ответил, что хотел бы выслушать этого человека. Рудаш, узнав об этом, сказал Герберту, что вылетает в Милан на следующий же день. Он начинал мне нравиться, хотя я его еще не видел. На следующее утро Рудаш, его жена и Герберт сели в первый же самолет, летевший до Милана, а я зарезервировал для них места на вечернее представление «Аиды».
Я не люблю отвлекаться и знакомиться с новыми людьми перед выходом на сцену, поэтому наша первая встреча должна была состояться после спектакля. В первом антракте Герберт пришел за кулисы и объяснил мне, в чем заключается суть предложения, так как во время телефонного разговора я не совсем понял, о чем шла речь. А когда понял, что это казино при отеле, то велел Герберту передать Рудашу, что очень сожалею, но я не могу петь в том месте, где играют в азартные игры. Мне было неловко, что они с женой напрасно проделали такой путь из Нью-Йорка, но ведь раньше я ничего не понял.
Герберт прошел в зал, сел рядом с Рудашем и сообщил ему на ухо эту неприятную новость. Рудаш попросил его прямо, без обиняков объяснить, в чем проблема. Герберт ответил, что финансовая сторона меня привлекает, но все дело в том, что я не могу петь в казино. Когда впоследствии Тибор рассказал мне эту историю, он говорил, что был просто убит моим ответом. Рассказывая о том, что было дальше, он скромно сказал: «Вот тогда-то меня озарила блестящая идея». А идея заключалась в том, что он попросил Герберта еще раз сходить за кулисы и выяснить, не согласится ли мистер Паваротти выступать рядом с казино: «Мы натянем огромный тент специально для этого выступления».
Когда Герберт сообщил мне о таком повороте, я поразился настойчивости и воображению Рудаша. Конечно, приятно, когда кто-то настолько жаждет твоего выступления, что готов оборудовать особое помещение только потому, что мне не нравится место, предложенное для концерта. Меня привлекают «положительные персоны» (про себя я называю их пэпэ), то есть люди, которые не сдаются, для которых препятствия — только дополнительный стимул к действию. Такие люди сразу хотят знать причину отказа и настойчиво, с выдумкой стараются ее устранить.
Невольно закралось подозрение: под тентом, который предлагает Рудаш, может разместиться больше зрителей, чем в казино. Значит, потому он и пошел мне навстречу, устранив первопричину отказа, чтобы одновременно заработать больше денег. Я понял, что имею дело с очень умным человеком, и, высказав Герберту свои соображения, пошел на сцену «Ла Скала», чтобы продолжить петь партию Радамеса в изумительной опере Верди.
Когда поешь в спектакле, обычно выбрасываешь из головы все посторонние мысли — иначе невозможно выступать. Пение требует сосредоточенности, да и сценическое действие — тоже. Даже если все идет хорошо, трудно делать два дела одновременно. Если же голова занята чем-то посторонним, если думаешь о чем-то другом, не сможешь ни петь, ни играть хорошо. Обычно я стараюсь выбросить из головы все лишнее, правда, это не всегда удается. Иногда мне приходилось отменять выступления, когда были большие личные переживания, например когда была тяжело больна моя дочь Джулиана.
Предложение Рудаша, конечно, нельзя было назвать очень серьезной проблемой, но и на него надо было дать ответ. Представляю, думал я, что сказали бы поклонники классической музыки, узнав, что я пою в Атлантик-Сити. На сцене я был Радамесом, но в антракте, сидя в гримерной, я продолжал думать о выступлении под тентом в штате Нью-Джерси. После третьего действия «Аиды» я поручил Герберту сообщить Рудашу о моем согласии.
Конечно, в большей степени на мое решение повлияли эти предложенные Рудашем сумасшедшие деньги. Проходит немало времени, прежде чем певцам начинают платить высокие гонорары. А в пятьдесят лет тенор уже начинает терять голос (мне тогда было сорок шесть).
Мне, как и моему отцу, повезло: сейчас мне уже пятьдесят девять лет, а голос еще звучит. Но все равно нельзя быть ни в чем уверенным: никогда не знаешь — вдруг утром проснешься, и никто больше уже не захочет слушать твой голос? Потому-то не надо меня винить в том, что на мое решение петь в Атлантик-Сити в значительной мере повлиял высокий гонорар.
Но это была не единственная причина, почему я принял его предложение. С тех пор как я достиг определенного успеха в своей оперной карьере, у меня появилось желание поездить по миру, чтобы петь для гораздо большего числа людей. Уверен, что могу что-то дать людям, но не хочу давать это «что-то» одним и тем же. Поэтому концерт в Атлантик-Сити я рассматривал как способ приобщения большого числа людей к серьезной музыке.
Из-за роста затрат на постановки и других причин аудитория слушателей оперы может уменьшиться. Так как я беззаветно люблю оперу, эта перспектива меня не радует. Рудаш предлагал мне не просто новую аудиторию, а другую аудиторию — зрителей, которые не являлись любителями классической музыки. Это было как раз то, чего я хотел, но чего мне еще никто не предлагал.
Герберт вернулся в зал к Рудашам слушать последнее действие «Аиды». Он шепнул Тибору: «Дело сделано». Позже Рудаш рассказывал, как он был счастлив в тот вечер: никогда в жизни он не получал такого удовольствия от оперы, как от тогдашнего четвертого акта «Аиды». Я тоже был рад не только из-за новых волнующих перспектив, но и потому, что спектакль прошел хорошо. Затем мы встретились за кулисами. Разоблачившись и сняв грим, я повез чету Рудаш и Герберта в своей машине по ночному Милану: мне хотелось показать им главные достопримечательности города и свои любимые места. Потом мы отправились в мой любимый ресторан «Иль Принципе ди Савойя», где замечательно поужинали.
После ужина Тибор рассказал о себе. Он родился в Будапеште и с восьми лет уже пел в хоре Венгерской национальной оперы: тогда театру требовались мальчики-сопрано. За это платили. Он пел в хоре семь лет, потому что семья жила бедно и постоянно нуждалась в деньгах. Тибор вырос за кулисами и был заворожен всем, что связано со сценой: декорациями, костюмами, освещением, гримом. Он рассказывал, что, когда его сверстники изучали в школе географию и арифметику, он изучал театр. Он любил в театре все.
Но в пятнадцать лет его постигло несчастье. «Мой голос не изменился, — рассказывал Рудаш. — Он пропал».
В последующие месяцы Тибор жил впроголодь. Приходилось браться за любую работу. С братом- близнецом он выучился акробатике, и они поставили акробатический танец. Потом они пригласили в номер девушку и назвали его замечательно: «Сахарная баба и близнецы Рудаш». Танец имел успех, и они путешествовали с ним по Европе. Тибор рассказал мне о венграх то, чего большинство людей не знает, —
