Я никогда не забываю, что, несмотря на успех, которого мне удалось добиться, в любую минуту может случиться все, что угодно, и тогда мой престиж…. Поэтому я ничего не принимаю как само собой разумеющееся. Как любит говорить Герберт Бреслин, что еще не окончилось, то не окончилось. Я всегда в ожидании, что тот жук может залететь и в мой рот.
Обучение будущего оперного певца так сложно, а шансы на успех столь незначительны, что удивительно, как вообще находятся те, кто стремится к такой карьере. Кто-то, наверное, спросит меня, действительно ли каждый молодой начинающий тенор верит, что может стать еще одним Карузо. Я так не думаю. По-моему, такие вопросы лишь свидетельствуют о том, что люди не до конца понимают, что движет теми, кто посвящает себя пению.
Конечно, начинающий молодой певец в душе верит, что у него есть нечто такое, что он может предложить людям, чтобы понравиться им, чтобы они его полюбили. Нет, это не эгоизм, это совсем другое чувство или, вернее, необычный род эгоизма. Певец чувствует, что в нем что-то сокрыто, таится глубоко, а люди этого не видят и об этом знает только он сам. Понимая это, он потому и хочет развить свой дар, донести до других и показать людям то, что есть у него в душе.
В молодости, работая над голосом, я постепенно тоже начал верить, что во мне что-то есть, и эта вера делала меня счастливым. И до сих пор это чувство счастья не покидает меня. Пришлось очень много работать, чтобы все получилось хорошо. Мне удалось развить свой дар. И вот уже сорок лет я продолжаю учиться петь. До сих пор я каждый день работаю над голосом, но уже без преподавателя, так как сам теперь знаю, когда у меня получается хорошо, а когда нет. Если бы за сорок лет я этому не научился, если бы мне до сих пор требовался кто-то, кто мог судить со стороны, дело мое было бы совсем плохо.
Пение меня очень волнует, поскольку посредством него я могу обращаться к людям, а не просто исполнять написанное композитором или передавать эмоции своего персонажа. Пением я передаю и свои чувства и переживания. Лучшая из всех наград — знать, что ты делаешь людей счастливыми. Как писала «Нью-Йорк таймc» после концерта в Центральном парке в 1993 году, наверное, каждый из пятидесяти тысяч человек, бывших на концерте, выходил из парка, позабыв о своих неурядицах. Может быть, хоть на короткое время, но они были счастливы. Не могу передать, как я сам был счастлив при этом.
Избрав путь вокалиста, приходится постоянно работать над голосом. Но большое внимание надо уделять и своему репертуару. Некоторые певцы с самого начала губят свою карьеру тем, что выбирают неподходящие роли. А чтобы знать, какие роли тебе подходят, нужно иметь четкое представление о возможностях своего голоса. Повторюсь, но однажды, прослушивая начинающую певицу, которую представили как меццо-сопрано, я ясно услышал, что у нее лирико-драматическое сопрано. Если певец даже не знает, какой у него голос, то как он может правильно выбирать роли?
Мне повезло: я начинал с роли Рудольфа в «Богеме» Пуччини. Это была награда за победу на конкурсе Акилле Пери. Я тогда с радостью и без колебаний взялся бы и за роль Зигфрида в одноименной опере Вагнера. К счастью, Рудольф оказался одной из самых подходящих партий для моего голоса и темперамента. Кажется, я исполнял эту роль чаще других и надеюсь, что еще долго смогу петь ее в будущем.
Две другие мои любимые роли — Неморино в опере «Любовный напиток» Доницетти и Ричард в «Бале-маскараде» Верди. Не говоря уже о том, что обе эти оперы — шедевры мировой классики, в них есть замечательные роли для тенора, как в музыкальном, так и в сценическом отношении. Когда оказалось, что я без особых затруднений могу справиться с высокими теноровыми партиями, я был счастлив взяться за «Пуритан» и «Сомнамбулу» Беллини. Эти оперы идут очень редко, и одна из причин — сложность теноровых партий. Я рад, что справился с ними.
Певцу постоянно предлагают расширить репертуар. Чаще всего это делают люди, которые очень любят его, потому что им хочется услышать своего кумира во всех любимых ими ролях. Есть и другие — они хотят использовать певца до предела. Если вы можете спеть «Аиду», говорят они, то давайте послушаем вас и в «Трубадуре». Хорошо? Выступил в «Трубадуре». А как насчет «Отелло»?.. И так они будут настаивать на своем, пока ты не споешь Вагнера или вообще не сорвешь голос.
Я подготовил и спел тридцать семь партий. Вскоре планирую добавить к своему репертуару еще одну — из «Андре Шенье» Джордано. Я записал эту оперу, но никогда не выступал с ней на сцене. Многие певцы спели даже больше партий: Пласидо Доминго знает, кажется, партий сто. Но для меня и тридцать семь — это очень много: я и так переполнен этой музыкой. Прошлым летом мы поехали куда-то с Биллом Райтом, и в машине я запел малоизвестную итальянскую народную песню. Билл удивился тому, как много в моей памяти музыки: оперы, церковная музыка, народные песни, популярные песни моей юности… «Билл, что ты хочешь этим сказать?» — Я имел в виду достаточно распространенное мнение, что высокие ноты влияют на мозг тенора. Может быть, Билл думает, что, если голова полна музыки, в ней не остается места для мыслей?
Что касается голоса, то у тенора он с возрастом «темнеет». Исполнение более драматических партий требует более «темного» голоса, и он становится ниже. Если вы таким образом воздействуете на свой голос, то распроститесь с надеждой петь более высокие партии. Например, если вы решили спеть «Отелло», то можете забыть о «Пуританах». А может быть, вы уже распрощались с «Пуританами»? Выбор ролей влияет на голос и в ту, и в другую сторону.
Скоро я узнаю, грозит ли мне это: у меня в планах спеть во второй раз в опере Доницетти «Дочь полка». Там в партии Тонио есть ария «О мои друзья» с девятью верхними
Адуа и друзья убеждают меня не делать этого. Они говорят, что не зря большинство теноров не настолько безумны, чтобы ее исполнять. «Зачем же ты собираешься петь ее опять?» — «Потому что я безумен», — отвечаю им я.
Тут проблема совсем в другом — может ли взять столько верхних
Я часто задаюсь вопросом: какой магической властью над зрителями обладают высокие ноты? Почему они так волнуют людей? Выступая на сцене с полной отдачей весь вечер, чувствуя, что пою хорошо, я вижу теплую реакцию публики. Но все это не идет ни в какое сравнение с тем восторгом, с каким встречается высокое
Не хочу утверждать, что верхние ноты — единственный способ покорить аудиторию. Есть много других путей: это может быть особо выразительная фразировка или захватывающая зрителей игра на сцене… Главное — всегда следует использовать соответствующие актерские возможности, чтобы вызвать в зале нужное чувство в нужный момент.
Как бы ни прошел спектакль, я знаю, что только от меня зависело тронуть публику своим пением. Истина эта может показаться банальной, но не все коллеги разделяют мое мнение. Один из них как-то сказал мне после отличного спектакля: «Что это с ними? Я сегодня пел так, что они должны были залезть на стулья, аплодируя мне». И говорил это так, словно он свою партию исполнил, а зрители своей партии не исполнили.
Со мной такого не бывает. Если я действительно хочу покорить зрителей своим искусством, то должен
