хлебом, стали подходить все мои гости и домочадцы. Первым пришли Билл, мой свояк Гаэтано, Дино Стефанелли из Фано, городка на побережье в нескольких милях от Пезаро. У Дино свое дело: он строит лодки. Сейчас он мастерит лодку мне, но на самом-то деле он здесь потому, что ухаживает за моей секретаршей Ларисой. Похоже, она отвечает ему взаимностью, так что ничто не мешает их счастью. (Они недавно поженились.)
Мы сидим, разговариваем, пьем воду. Себе в стакан я добавляю немного «ламбруско» — для запаха. Так проходит минут пять — еды все нет. Я кричу по-английски, повернувшись к кухне: «Я голоден!» Ни ответа ни привета. Через несколько минут опять ору: «Мы хотим есть!» Гаэтано помогает мне, призывая из кухни свою жену. Никто не показывается.
Дино еще раньше принес колотого льда. Я положил его в стакан, который до краев наполнил «ламбруско». За обедом я обычно не пью много вина, но это было великолепно. Мы налили себе еще по стакану вина — из кухни по-прежнему никаких признаков жизни.
Никто не выходит и не отзывается. Если бы дело было в ресторане, я решил бы, что повара бастуют.
«Эй, там!» — закричал я опять. Решил, что на этот раз для большего эффекта стоило кричать по- итальянски. Билл предложил стучать вилками по рюмкам, и мы принялись за дело. Наконец из кухни появилась моя свояченица Джованна с большой миской реппе. Это мой любимый соус из свежих помидоров с перцем — острый, но не жгучий. «В чем дело, ребята? — сердито спросила она. — Не можете подождать пять минут?»
Внук Анны принес вкусный мягкий сыр местного приготовления. Я намазал его на хлеб, передал Биллу, который тоже любит вкусно поесть. Томатный соус был превосходен… Мы стали говорить о пище. Я высказал мнение, что каждые пять лет люди меняют свои пристрастия в еде. Например, раньше я не любил телячью печенку, а сейчас она мне нравится. Все у нас знают и любят бальзаминовый соус, приправу, производимую в городе Модене. Мне нравится поливать им клубнику. Но уверен, что через год-два и в последующие пять лет жизни я начну приправлять бальзаминовым соусом все, как и другие люди.
Всем понравился томатный соус, приготовленный Анной, и я сказал, что, по-моему, чем проще еда, тем вкусней. Когда мы съели макароны, Анна принесла большую чашу с салатом и несколько тарелок с холодной жареной курицей, оставшейся от вчерашнего обеда. Я вел себя благоразумно и не стал есть курицу. Даже макаронов я съел немного, только съел с удовольствием салат. Потом подали фрукты. Обед подходил к концу. Билл уже допил вино, а Гаэтано показывал ему, как гадать по винному осадку в стакане. Билл, спросил, видит ли он там книгу Паваротти.
Зазвонил сотовый телефон. Рассказывая о том, что люблю говорить по телефону, я забыл упомянуть, что люблю еще и подшучивать. На этот раз звонила мать Дино, моя добрая приятельница — я узнал ее голос. Я заговорил по-китайски, то есть на своем варианте китайского языка. Она смешалась: наверное, решила, что благодаря спутниковой связи ее соединили с другим континентом. Испугавшись, что она может бросить трубку, я передал телефон Дино.
Порой, когда кто-то звонит и очень серьезно спрашивает, можно ли попросить «маэстро Паваротти» или просто «маэстро», меня одолевает дурашливость. Ясно, что хотят продемонстрировать изысканную вежливость и уважение. Я не могу себя сдержать и серьезным тоном тихо отвечаю, что маэстро не может сейчас говорить, так как он принимает грязевую ванну вместе с тремя норвежскими девушками. Адуа говорит, что в один прекрасный день я скажу что-либо подобное, а окажется, что звонят из Ватикана с просьбой спеть для его святейшества. Но не всегда же я так шучу, и надеюсь, что со мной ничего страшного не случится.
Обычно за обедом беседа протекала легко и непринужденно. Мы говорили о еде, о том, хороши ли в этом году артишоки по сравнению с прошлым годом и сколько уксусу стоит добавлять в приправу для салата. Рассказывали, что делали утром, что собираемся делать вечером. Обсуждали разные планы.
Кто-то вспомнил о деле О. Дж. Симпсона, о котором газеты писали на протяжении полутора месяцев. Спросили мое мнение. Я ответил, что был в отъезде и мало знаю о подробностях случившегося, но интуиция подсказывает мне, что он невиновен. Мой ответ всех удивил, так как были серьезные улики. Потом стали обсуждать преданность его болельщиков, которые не верили, что он мог совершить такое. Билл сказал, что для болельщиков неважно, совершил их кумир преступление или нет. Послышались возражения. Потом Билл произнес нечто совсем уже странное: «Это как если бы ты, Лучано, совершил что-то подобное. Люди, которые тебя очень любят, простят тебе все, даже убийство».
Все за столом зашумели и набросились на Билла. Как только можно такое придумать: Лучано и убийство? Биллу хорошо известно, что я вряд ли могу кого-нибудь обидеть, тем более убить. Но, кажется, я правильно понял, что он имел в виду: Билл говорил не обо мне конкретно, а о преданности поклонников. Порой она становится просто пугающей.
Вероятно, Билл вспомнил о нашей вчерашней беседе, когда я пересказывал ему сюжет фильма, присланного мне Микки Руни. В фильме два главных героя — их играем я и Дэнни Де Вито. Интрига «закручена» вокруг криминального авторитета, который мечтает петь, как я. Меня похищают и пересаживают ему мой голос. Я объяснил Биллу: «Видишь, герой Дэнни — преступник с душой тенора- романтика». И тут у меня вдруг мелькнула озорная мысль, и я сказал: «Дело в том, что мы, тенора, — романтики, обладающие душами преступников». Конечно, я имел в виду совсем другое: мы очень любим озорничать, подшучивать, но мы не преступники, избави Боже!
Пока за обедом я с удовольствием уплетал томатный соус, Билл расспрашивал Адую, нравится ли ей, когда у нее на террасе собирается столько людей или когда потоком идут гости: журналисты, друзья, почитатели. Она задумалась и затем ответила: «А я и не знаю другой жизни. Даже не думала об этом». Ей следовало бы добавить еще кое-что. Дело в том, что Адуа похожа на меня: ей нравится суматоха, нравится все время быть в делах, среди людей.
Я уже говорил выше, как пятнадцать лет назад Адуа решила, что ее уже не удовлетворяет роль просто жены певца. Я постоянно был в разъездах, дочери почти выросли. Адуе хотелось что-то делать самой, и она затеяла собственное дело: менеджерскую компанию, наподобие фирмы Герберта Бреслина. Она назвала ее «Путь на сцену». В начале моей карьеры Адуа была моим агентом. Впрочем, и сейчас в большинстве случаев я не принимаю решений, не посоветовавшись с ней. Она всегда была деловой женщиной и умела обращаться с деньгами гораздо лучше меня. Уж это точно. Я также упоминал, что Адуа умеет хорошо считать. Сейчас она слишком занята собственным делом, но до недавнего времени она ежегодно наведывалась в Нью-Йорк, чтобы проверить по бухгалтерским книгам мои доходы и расходы в Америке. Работая агентом и будучи моей женой, она прекрасно изучила финансовую сторону оперных постановок. Жена Паваротти, она, вероятно, лучше других знает, как обращаться с артистами, когда они становятся неуправляемыми.
Рядом с нашим домом в Модене Адуа оборудовала себе офис, переделав старые конюшни. Еще раньше я перестроил часть здания под квартиру для родителей, но в нем оставалось еще много свободного места. И вот теперь та часть дома, где расположен офис Адуи, похожа на административное здание фирмы «Фиат». С самого начала с ней работала ее секретарь Франческа Барбиери, сейчас она партнер Адуи. Вдвоем они создали компанию, у которой теперь восемьдесят клиентов: большей частью это певцы, но есть дирижеры и продюсеры. Полагаю, что сейчас это самая крупная менеджерская компания в Италии, представляющая певцов.
Адуа говорила, что ей помогла моя, фамилия. Думаю, что она к себе несправедлива: Адуа ничего бы не добилась, если бы не умела отлично делать свое дело. Даже если бы она была самой госпожой Энрико Карузо, но при этом представляла плохих певцов или не справлялась бы со своей работой, рано или поздно ей бы перестали звонить. Адуа сама создала свое дело, и я ею горжусь.
Иногда за обедом у нас обсуждаются и более серьезные темы, например политика. В наше доме в Пезаро за столом всегда бывает много иностранцев, и вот летом 1994 года все они только и говорили о нашем президенте Берлускони, которому иностранная пресса уделяла в то время столько внимания. Я отвечал, что когда Берлускони на выборах выставил свою кандидатуру, то произвел на меня сильное впечатление: он показался мне человеком энергичным и работоспособным. Я всегда считал эти качества типично американскими, а не итальянскими. Кроме того, трудно было не заметить его успехов в делах.
