они уселись на террасе ближайшего ресторана выпить по кружке темного и светлого пива.
— Чудесно, мы сидим в темноте, пьем пиво, цвета которого не видим, и от этого вкус его выступает на передний план. Глаза не мешают. А душа свободна для поиска ответов на трудные вопросы. У тебя есть вопросы, на которые ты не можешь ответить? — спросил Филипп Ферету.
— Нет.
— А у меня есть.
— Тогда полный вперед.
— Как возникли египетские пирамиды?
— На этот трудный вопрос у меня есть довольно простой ответ.
— ?
— Ты помнишь фотографии пирамид, сделанные с самолета под определенным углом и при определенном освещении?
— Да. Они выглядят как правильной формы дыры в песке, а не как наземные сооружения. Это наводит тебя на какие-нибудь соображения?
— Самые общие. Я полагаю, что сначала пирамиды были женскими и только потом стали мужскими. Кого они там хоронили, сейчас для нас совсем не важно.
— А что важно?
— То, что женские пирамиды появились раньше мужских. В земле выкапывали яму в виде перевернутой пирамиды, как мы бы сейчас это назвали. Потом ее облицовывали и отделывали камнем, при этом внутри все устраивали так же, как потом в более поздних наземных сооружениях, то есть коридоры, камеры для погребения, постаменты и так далее. Но конструкция целиком была сориентирована на теллурический центр земли. Вершина пирамиды была направлена вниз. Позже, когда религия, или что там еще, начала поворачиваться к небу и вселенной, пирамиды стали строить над поверхностью земли, устремленными ввысь, к космосу, к звездам…
Пиво было выпито, и супруги отправились в Институт Гете на выставку «Что носили в восьмидесятые годы», а потом в одной небольшой частной галерее долго рассматривали рисунки Пабло Пикассо. После чего заглянули в хранилище Национального банка, где Филипп заказал копию сотенной банкноты с цветным портретом Фереты.
По дороге домой они завернули в Музей кинотеки, чтобы передохнуть и заодно увидеть ленту 1924 года «Механический балет». Они валились с ног от усталости и голода, но не решились вернуться в толпу, чтобы перекусить и попутно посетить выставку «Писатели-художники». Правда, перед зданием Академии наук и искусств Ферета получила яблоко — их раздавали стоящим в очереди на выставку, посвященную эпохе модерна…
Приблизившись к своей улице, они удивились, увидев, что и здесь полно людей, несмотря на половину второго ночи. Перед своим домом они увидели полицейскую машину с включенной мигалкой. Им с трудом удалось пробиться через толпу, а когда они поднялись на второй этаж и представились, их пустили в квартиру. И тут их ждало потрясение.
Квартира была совершенно пустой. Из нее вынесли все вплоть до последней иголки… Его и ее работы, оба мольберта, даже аквариум с рыбками, — украдено было все подчистую. По голым стенам метались огни полицейских автомобилей, припаркованных у входа в здание. Похищены были и оба компьютера с хранившимися там фотографиями их работ. В опустевших комнатах гулким эхом отдавались голоса полицейских, производивших осмотр места преступления. Лишь в углу самой большой комнаты возвышалась, как и обычно, огромная изразцовая печь, напоминавшая церковную колокольню…
Художник пережил несколько войн, поэтому знал, что любое потрясение через пару дней перестает быть потрясением. Но эту пару дней нужно было где-то провести. На помощь полиции вряд ли стоило рассчитывать. Беспокоить родных глубокой ночью им даже в голову не пришло, поэтому они отправились в отель. Но и здесь им пришлось столкнуться с трудностями. Они были вынуждены обзвонить несколько отелей, потому что из-за «Ночи музеев» город заполонили приезжие. Когда они наконец нашли место для ночлега, Ферета зашла купить зубные щетки, ночную рубашку себе и пижаму для мужа, а Филипп заглянул в книжный. Им еще повезло, что многие магазины в эту ночь тоже работали до утра. Когда они улеглись в постель, Филипп поцеловал жену и сказал:
— Ни о чем не беспокойся. Я уже придумал, как нам избавиться от того, что с нами произошло. Чтобы убаюкать тебя, я купил одну книгу. Прочту тебе короткий рассказ из нее.
Читая, он думал: не так уж важно, заснет ли (а если заснет, то как скоро) жена под мое чтение. Ведь именно этого я и хочу — успокоить ее, чтобы она смогла уснуть.
Хотя Ферета и была напугана случившимся, она устала так, что под ровный, монотонный голос быстро задремала, не переставая удивляться тому, что это с ней происходит, однако Филипп надеялся, что хотя бы частичка рассказа, главная его мысль пробьется к сознанию Фереты и подготовит ее к тому, чему еще только предстоит произойти. Если не услышит она, то пусть услышит хотя бы ее сон.
Судя по гравюрам голландского художника Ромена де Хуго, примерно в 1740 году закончилось строительство дворца с особым расположением коридоров для слуг, тянувшихся вдоль всех залов и спален. Попасть в этот лабиринт, ни единым проходом не связанный с комнатами, можно было только со двора, и таким же образом удавалось из него выйти, так что ни малейшей возможности проникнуть в жилые помещения не существовало. Когда туда случайно залетала птица, она сгорала, если хотела выбраться на волю, потому что кроме дверей во двор в этом лабиринте имелись только дверцы от расположенных в каждой комнате печей, через которые слуги топили их и чистили.
Слуги, работавшие здесь, были прекрасно вышколены, они могли определить вес огня, всегда целовали хлеб, если он падал на землю, и неукоснительно придерживались двух правил: не поднимать ни одну вещь на высокий ветер и ни единым звуком не нарушать тишину и покой в доме. Работать немо и тихо, как колокол под водой. Так они и трудились, всю свою жизнь поддерживая в печах дворца огонь, как темноту в карманах, ни разу не побывав в залах, которые они обогревают, не увидев печей, которые они топят, и людей, о чьем удобстве они заботятся. Коридоры были темными и глухими, освещались они только отблесками огня, а сияющие светом комнаты были наполнены смехом и звоном посуды и бокалов. Правда, иногда, поздно вечером, можно было услышать, как в роскошных покоях кто-то скулит в постели с четырьмя колокольчиками по четырем углам покрывала.
Хотя наказание за несоблюдение тишины было суровым — потеря куска хлеба и изгнание, — один из слуг все-таки решился шепнуть несколько слов сквозь огонь и стену. Этого оказалось достаточно для того, чтобы погубить его жизнь и оставить в истории его имя.
Слугу, который нарушил закон молчания, звали Павле Грубач. Говорили, что он не мог видеть то, что находится справа от него. Стоило ему посмотреть направо, как зрение, обычно прекрасное, начинало отказывать. Влево он, напротив, мог смотреть без помех и видел далеко, а в этом направлении, как известно, можно разглядеть собственную смерть, если привыкнуть к темноте, которая даже днем разрастается у каждого человека между глазами, отделяя левый взгляд от правого. Однако, когда он бросал взгляд назад, все было наоборот. Через левое плечо он не видел за своей спиной ничего, а через правое видел все до недосягаемых далей, до туманной старины, и Грубач утверждал, что его воспоминания стали старше его самого, что они постоянно погружаются все глубже в прошлое и он не имеет над ними власти и не может остановить их. Иногда утром он, как из старого колодца, извлекал изо рта мелкую медную монетку, отчеканенную в Царьграде в 1105 году, и выбрасывал ее, потому что такие деньги уже давно не имели хождения.
Чтобы прокормиться и иметь возможность по воскресеньям налить вина в выеденную до корки горбушку хлеба, он торговал огнем и ношеными шапками. Зимой, на заре, покончив со своими обязанностями во дворце, он с решетом, полным тлеющих углей, шел от дома к дому и, захватывая порцию лопаточкой, как каштаны, выкрикивал: «Лопатка огня за один грош!»
Когда становилось теплее, Грубач появлялся на улицах города вместе со своей женой. Она шла впереди, неся на тарелке ежа, иголки которого украшали наколотые на них сливы или ягоды клубники. За ней следовал Грубач с возвышавшимся над его головой десятком островерхих шапок, надетых одна на
