должны были, в назидание прочим генералам и офицерам, строго наказываться. Репнин и стал генералом, на примере которого царь пытался внушить всему офицерскому корпусу чувство ответственности за судьбу сражения.
Должно отметить, что поведение Репнина на поле боя было отнюдь не безупречным: он проявил растерянность. В разгар сражения им послана полковнику Головину записка: «Что мне делать, коли мочи моей нет, и меня не слушаются, и коли гнев Божий на нас»; а когда подполковник фон Зибер в отчаянии кричал ему: «Что делать?» – потерявший голос Репнин мог только в бессилии указать на свое горло.
Служба Репнина рядовым продолжалась недолго, он сумел реабилитировать себя два месяца спустя, в битве при Лесной; царь восстановил его в воинском звании. Свидетельствует современник Борис Иванович Куракин: «Репнин при баталии под Лесным показал дело свое мужественно, командуючи один полк драгунский, и старой свой ранг тем достал».[111]
30 августа под селом Добрым на речке Белой Напе произошла еще одна битва, которой удалось сгладить неприятный осадок, оставленный Головчинским сражением. Шведам был нанесен значительный урон. Решение самим напасть на неприятеля было принято военным советом накануне, 29 августа. На нем присутствовал и Меншиков.
Русское командование воспользовалось тем же приемом внезапности, к которому прибегли шведы под Головчином. Шесть батальонов русской пехоты под командованием князя Михаила Михайловича Голицына ночью переправились через речку Белая Напа и в семь утра напали на позицию генерала Розена (К.-Г. Рооса). Этот генерал совершил те же ошибки, что и Репнин под Головчином, расположив четыре пехотные и один кавалерийский полк в крайней тесноте, не позаботился о возведении укреплений.
Пренебрежение к боевой сноровке русских дорого обошлось шведам. Ворвавшись в шведский лагерь, наши солдаты за два часа сражения уложили три тысячи неприятелей и захватили трофеи. Победа была полной, она могла бы завершиться поголовным истреблением противника, если бы болото не помешало драгунам преследовать бежавших шведов.
Петр, конечно же, радовался победе, но особую гордость он испытывал, когда вспоминал, что она была достигнута в регулярном бою. «Надежно вашей милости пишу, – сообщал он Ф. М. Апраксину, – что я, как и начал служить, такова огня и порядочного действа от наших солдат не слыхал и не видал…» Вероятно, Петр был прав, добавляя и эти слова: «И такова еще в сей войне король швецкой ни от кого сам не видал». Еще один отзыв царя об этом сражении находим в письме его будущей супруге Екатерине Алексеевне и ее подруге Анисье Кирилловне Толстой. Прибегая к образному языку, он писал: «Правда, что я, как стал служить, такой игрушки не видал. Аднако ж сей танец в очах горячего Карлуса стонцовали». По свидетельству Феофана Прокоповича, поражение произвело на Карла столь сильное впечатление, что он от стыда и ярости рвал на себе волосы и отвергал все слова утешения.[112]
Оба сражения, как Головчинское, так и под Добрым, имели всего лишь тактическое значение – на судьбы войны они существенного влияния не оказали.
В каком направлении Карл XII отправится искать военного счастья из-под Старишей, где он некоторое время находился с главными силами? На Москву, чтобы там продиктовать условия мира, или на север – в Ингрию, чтобы изгнать русских с берегов Невы, вернуть себе Нарву и Дерпт, или, наконец, на юг, в украинские земли, где, притаившись, ждал шведов гетман-изменник? В каком бы направлении ни повел Карл XII свою армию, эта армия нуждалась в пополнении живой силой и вооружением. Но особенно король нуждался в продовольствии. Голодный рацион, на котором сидели оккупанты, вызвал небывалое в шведской армии явление – дезертирство. Король должен был утешать голодных солдат изобилием, которое они будут иметь в Москве, когда ее покорят, либо здесь, после прибытия обоза Левенгаупта.
Карл XII придавал колоссальное значение обозу, который должен был доставить в ставку рижский губернатор генерал Левенгаупт. Указ о снаряжении такого обоза Левенгаупт получил еще 2 июня, но подготовка к его отправлению заняла почти полтора месяца: надо было добыть тысячи телег, собрать запасы продовольствия, погрузить артиллерию, порох и обмундирование для солдат и офицеров, успевших пообноситься после выхода из Саксонии. Наконец, необходимо было укомплектовать конвой для обоза.
Обоз в восемь тысяч повозок, сопровождаемый шестнадцатитысячным корпусом, двинулся из Риги 15 июля. В ставке короля началось томительное ожидание. Проходит июль и август, а обоза все нет. Задержка объяснялась не только запоздалым выходом из Риги, но и крайне медленным продвижением – истощенные лошади едва волокли то и дело ломавшиеся телеги, приходилось делать длительные остановки.
За продвижением корпуса Левенгаупта пристально следили не только в ставке шведского короля, но и русского царя. Перехватить обоз – значило лишить шведскую армию продовольствия и подкреплений, в которых та остро нуждалась. Корпус Левенгаупта являлся к тому же удобной мишенью – представлялся случай громить шведов по частям, не ввязываясь в генеральное сражение.
Проследим за движением обоза глазами Петра. Степень осведомленности царя говорит о несовершенстве русской разведки.
Сведения о том, что Левенгаупт тронулся в путь на соединение с королем, Петр получил 21 июля. Если учесть, что первые телеги выкатились из Риги 15 июля, – сведения дошли до царя своевременно. В тот же день, 21 июля, царь отправил два письма. Одно, с советом снарядить легкий отряд, было адресовано Меншикову: царь предложил князю расположиться «поперег той дороги, где итить Левенгопту, для уведомления, где оный намерен будет иттить». Таким образом, на Меншикова возлагалась разведка – он должен был следить за движением Левенгаупта. Другое письмо царь адресовал генерал-поручику Родиону Христиановичу Боуру. Ему было предложено, оставив четыре полка в Нарве и Пскове, с остальными «поспешать» в соединение с его отрядом.
Двигаться «как наискоряя» Боур, к сожалению, не мог – тому препятствовали плохие дороги и худые мосты через реки. Боур донес, что «поспешать, елико Бог помощи подаст, в пути стану», но желание вступило в противоречие с возможностями.
После 21 июля имя Левенгаупта исчезло из писем Петра на десять дней. Оно вновь появилось лишь 31 июля в письме к Ф. М. Апраксину, из которого явствует, что царь не располагал достоверными сведениями о месте нахождения неприятельского обоза. Будучи в Горках, Петр сообщил Федору Матвеевичу неточные сведения: «О здешнем вашей милости возвещаю, что неприятель стоит в прежних местах, а Левенгопт уже случился с ним». Об этом же царь известил 1 августа и Боура: «Имеем мы ныне ведомость, что Левенгопт уже к своему королю пришол, а войско его, Левенгоптово, переправливаетца чрез реку Березу». 2 августа Петр все еще придерживался ошибочной версии: «Левенгопт, конечно, приехал х королю, а войско ево в четыре дни от вчерашнево дни ждут».
Обстановка прояснилась лишь через несколько дней. Во всяком случае, в указе, датируемом между 5 и 9 августа, генералам Генриху Гольцу, Родиону Боуру, Николаю Инфлянту, а также Григорию Волконскому было предписано, чтобы подчиненная им конница находилась на виду у неприятеля, «дабы неприятель не мог смело за нами иттить и сикурс Левенгопту дать».[113]
Как вел себя король в ожидании корпуса Левенгаупта? Похоже, что он впервые проявил, вопреки своему обыкновению, нерешительность, которую не выказывал за всю историю своих походов. Справедливости ради отметим, что он и с трудностями, которые ему довелось преодолевать на белорусской земле, тоже встретился впервые: впервые его армия подвергалась непрерывным нападениям «партий», заставлявшим ее ежечасно и ежеминутно находиться в напряжении, что изнуряло моральные силы солдат и офицеров; впервые армия Карла XII не могла себя обеспечить продовольствием – с такого рода трудностями и в такой мере она не встречалась ни в Польше, ни тем более в Саксонии.
Идти через Смоленск на Москву Карл XII не мог, ибо сознавал, что на этом пути его армию подстерегали испытания еще более тяжкие, чем те, которые ей доводилось переживать на белорусской земле. Топтаться на одном месте он тоже не мог, ибо голод с каждым днем не ослабевал, а усиливался. Тем более что король не знал, сколь долго он должен ожидать обоз – неделю, две, месяц? А между тем уже иссякали последние резервы продовольствия.
Карл XII, как отмечалось выше, имел обыкновение принимать решения, даже самые ответственные, ни с кем не советуясь. На этот раз он отступил от правила, решив созвать военный совет, перед которым поставил вопрос, в каком направлении следует двигаться войску. Большинство высказалось за движение к Могилеву, чтобы там дождаться прихода корпуса Левенгаупта. Лишь соединившись с ним, следовало держать путь на Украину.
