действий «на обе стороны солдаты так устали, что более невозможно биться было, и тогда неприятель у своего обоза, а наши на боевом месте сели, и довольное время отдыхали, разстоянием линей одна от другой в половине пушечного выстрела полковой пушки, или ближе».[118]
Отдохнув часа два, противники возобновили сражение, исход которого решили подоспевшие драгуны Боура. Под напором свежих сил шведы дрогнули и начали беспорядочно отступать в лес. Во время многочисленных атак и контратак, доходивших до рукопашных схваток, полегло восемь тысяч шведов. Обе стороны, писал участник битвы Вейе, вели такой силы огонь, что нельзя было уловить отдельных выстрелов, все сливалось в сплошной грохот.[119]
Наступившие сумерки и начавшаяся снежная вьюга вынудили прекратить сражение. Царь намечал возобновить атаку на следующий день, но, когда наступил рассвет, шведов на месте не оказалось. Левенгаупт решил спасти остатки разгромленного корпуса от полного истребления, оторваться от корволанта: ночью он велел жечь телеги, создавая видимость, что солдаты греются у костров, а сам под покровом темноты бежал в сторону Пропойска. Это было не отступление, а именно бегство. Утром 29 сентября взору русских представилось поле, усеянное убитыми и ранеными шведами.
Левенгаупт пытался захватить с собой остатки обоза и артиллерии, но из этого ничего не вышло. «В пути наши пушки, – свидетельствует Вейе, – завязли в болоте, и не было сил их вытащить, так как колесами сотен телег дорогу настолько разбили, что вряд ли можно было передвигаться по ней даже верхом». Впрочем, то, что было довезено до Пропойска, пришлось там сжечь.
Победа была впечатляющей. В течение дня царь одно за другим отправляет письма друзьям, в каждом из которых можно обнаружить любопытные детали. То он извещал корреспондента, что «сии все были природные шведы и ни одного человека не было во оном корпусе иноземца», то несколько часов спустя уведомлял, что «сия виктория еще час от часу множитца и непрестанно разбитых неприятелей наши стами в обоз приводят, между которыми есть довольное число и афицеров». Итоги битвы царь подвел в письме к своему денщику Александру Васильевичу Кикину: «Только сие истинно, что Левенгопт со фсем корпусом пропал».
Витворт доносил из Москвы 6 октября: «Вчера два гонца (Ягужинский и Сафонов. –
Приведенные слова не внушают доверия, ибо не отражают подлинного хода событий – светлейший, как известно, во всех случаях стремился успокоить супругу в своей безопасности. Из других источников известно, что Петр и Меншиков, участвуя в сражении, подвергали свою жизнь опасности. Так, в журнале барона Гизена есть запись, что царь «к сей виктории зело много споспешествовал, ибо от полку до полку изволил сам ездить и добрыми распоряжениями и напоминаниями и храбрым прикладом своих возбуждал к мужеству, також господа генералы, яко же его светлость князь Меншиков купно с протчими генералы и офицерами, каждый свою должность зело изрядно исправляли и свою храбрость и мудрой привод при том показали».[121]
Если верить письму Меншикова, то супруга должна была благодарить царя за то, что тот держал его при себе, то есть в безопасном месте, где-нибудь в обозе. Действительно, в реляции о битве при Лесной о личном вкладе царя в победу – ни слова. Тем не менее этот вклад был известен современникам.
Реляцию об одержанной виктории доставил Шереметеву царский адъютант Озеров. Официальный документ он дополнил устным рассказом. Выслушав его, Борис Петрович в поздравительном письме царю написал, что ему известно, «что ваше пресветлое величество изволили во оной баталии поступать, не храня своей монаршеской особы, но защищая отечество и врученных Богом».
Гавриил Головкин, Григорий Долгорукий, князь-папа Аникита Зотов и Петр Шафиров, получившие известие о победе у Лесной, находясь в Почепе, тоже писали: «За понесенные в таковом жестоком бою, не щадя высокой особы своей, труды за отечествие и за всех своих подданных всеподданейше благодарим».[122] Из этого следует, что Александр Данилович, находясь при царе, пребывал отнюдь не в безопасном месте, а в самом пекле битвы.
После бегства Левенгаупта царь оставался у Лесной еще три дня – до 2 октября. Корволант отдыхал, занимался захоронением своих и неприятельских трупов. Потери русских войск тоже были значительными, но не шли ни в какое сравнение с потерями шведов: убитыми у нас насчитали 1111 человек, раненых – 2856.
Петр во главе гвардейских полков отправился в Смоленск, Меншиков с остальным войском держал путь на Украину.
Оба полководца – царь и король – понимали значение происшедшего и, естественно, отнеслись к нему по-разному. Восторгам царя не было границ. Два обстоятельства вызывали у него особую радость: во- первых, побежденный неприятель у Лесной имел численное превосходство; во-вторых, и это не менее важно, разгромленный корпус был укомплектован природными шведами и только отчасти прибалтийскими немцами. То и другое свидетельствовало, что выучка выпестованной царем армии достигла уровня шведской, считавшейся лучшей в Европе.
В «Гистории Свейской войны» имеется вставка, написанная рукой царя и определяющая место битвы при Лесной в этой изнурительной войне: «Сия у нас победа может первая назваться, понеже над регулярным войском никогда такой не бывало, к тому ж еще гораздо меньшим числом будучи пред неприятелем, и поистине оная виною всех благополучных последований России, понеже тут первая проба солдатская была, и людей конечно одобрила, и мать Полтавской баталии как ободрением людей, так и временем, ибо по девятимесячном времени оное младенца щастия произнесла, егда совершенного ради любопытства кто жалает исчислить от 28 сентября 1708 до 27 июня 1709 года».[123]
Правительство Петра прежде всего позаботилось о том, чтобы весть о победе стала достоянием не только населения страны и иностранных дипломатов, аккредитованных в Москве, но и всех европейских дворов, с которыми Россия поддерживала дипломатические отношения. Русский посол в Копенгагене князь Василий Лукич Долгорукий доносил своему начальнику Г. И. Головкину об одержанной победе: «Всем при дворе оною объявлю, как здешним, так и чюжестранным министром, а потом публичными знаки ту великую радость о так на весь свет славной победе покажу». В письме к Меншикову: «Победу над шведским генералом Левенгауптом здесь приписуют к великой славе и к упреждениям интересов царского величества, королю же швецкому х крайней худобе».
В ознаменование победы было выбито две медали, прославлявшие, как принято было в то время, царя: на лицевой стороне обеих медалей изображен скачущий на коне Петр. На оборотной стороне – атрибуты победы: Слава, лавровые венки, литавры…
В неприятельском лагере Лесная вызвала уныние. Даже король, никогда не выказывавший своей слабости, привыкший бодриться и при неудачах, утратил спокойствие. Он не мог скрыть подавленности, когда получил известие о катастрофе у Лесной. О случившемся там рассказал ему солдат, прибывший в ставку 1 октября. Король не поверил солдату, сочтя его рассказ чистым вздором, – разве мог его лучший боевой генерал, командовавший к тому же отборными солдатами, потерпеть поражение от московитов, которые, в его представлении, не способны оказывать сопротивление и привыкли, подобно полякам и саксонцам, показывать спины, завидев шведов.
Все же новость заронила сомнения, тревожные мысли не покидали короля ни днем, ни ночью. Он лишился сна, его удручало одиночество, и он коротал ночи в покоях то одного, то другого приближенного, пребывая в грустном молчании.
12 октября в ставку короля прибыл сам Левенгаупт, но не во главе шестнадцатитысячного корпуса и долгожданного обоза со всякой снедью и воинскими припасами, а с 6500 или 6700 оборванных, грязных и изможденных солдат, чудом избежавших плена. Карл XII, выслушав рассказ Левенгаупта, понял, что солдат
