— Да, так! Положа руку на сердце признайтесь — то, что мы получаем безо всяких усилий, мы не ценим. И только потеряв, мы начинаем осознавать, какое счастье привалило, а нам умишка не хватило удержать его. Трудности и несчастья, если не убивают нас, то делают сильнее. Причём, мы знаем это превосходно! И всё равно — пока гром не грянет… Пока на собственной шкуре не почувствуем… В общем, вы понимаете.
Она немного помолчала и затем продолжила с такой убеждённостью, что все невольно вслушивались в этот страстный монолог.
— Я знаю, верю, что Бог есть! Я получаю знаки и свидетельства того, что меня ведут по жизни. И ведут с любовью. Но и учат жестоко, если я проявляю своеволие. Но толпа своевольна всегда! Отсюда — кровь. Чтоб содрогались сердца. И чтобы не хотели повторения содеянного ими по тупоумию своему и агрессивности. Если какой-то козёл ведёт нас на бойню, то мы не должны идти туда покорно, как бараны. Вот ведь какая олицетворённая метафора, созданная самим укладом человеческой жизни. Будет жизнь чище, а помыслы выше — и уклад поменяется, и метафоры будут другими. Но человечество должно всё пропускать через сердце. А потому игрушки взрослых не деревянные, а из плоти и крови. Мы обучаемся, как дети, через игру. И нашу жизнь я называю, как и Шекспир, театром. Театром Тайны.
— Блаженная вы наша, — хмыкнул Харламыч, — весь мир для неё, видишь ли, театр. Заигралась. Так театр или школа? Уж выбрала бы что-нибудь одно.
— А театр — он и есть школа! Но только для особо одарённых! — вскипела Гончарова, — для тех, кто жаждет воспитания чувств, в ком есть потребность самосовершенствования. И взгляд на жизнь, как на театр, у меня вовсе не оттого, что я полная дурочка, а потому что я театр приемлю только по формуле «до полной гибели всерьёз». Вот такой театр для меня — школа воспитания чувств. А не тот, где кривляются и лгут каждым словом, каждым жестом. Да, жизнь жестока и несправедлива! Да, в ней гибнут в первую очередь беспомощные и невинные. Да, признаю, что это всё — подлинный ад! Но он создан для того, чтобы души омылись слезами и смыли с себя грязь, агрессию и чёрствость.
— Господи! — воскликнула вдруг она, — прости нас, грешных за то, что мы ищем тебе оправданий! Каждый художник, в какой бы области искусства он ни творил, всегда желает обелить Бога в глазах людей. Мы наблюдаем эту жизнь — порой чудовищно бессмысленную и несправедливую — и не можем поверить в то, что Бог именно так её замыслил и уготовил именно такую участь всему живому — смерть, небытие. Мы ищем утешения. Мы ищем оправдания действиям Бога. Я для себя почти нашла. Этот кровавый Театр Тайны лишь потому и существует, что мы ещё не созданы. Бог нас слепил из глины, но не довершил работу. Потому что он взял нас в помощники. Нам, полусотворённым, предоставляется уникальная возможность. Мы с Ним должны работать бок о бок. Должны стать Со-Творцами своей же собственной души.
Она словно бы выдохлась, выпалив этот монолог, и теперь молча смотрела на огонь, полыхающий там, внизу, в долине. Объятое пожаром здание архива находилось в конце городской набережной, совсем недалеко от центра города, который отсюда, с невысокого холма, был виден весь, как на ладони. Ещё горели фонари, а кое-где мелькал и свет в окнах. Там либо уже встали ранние пташки, либо ещё не ложились бессонные «совы».
И вдруг над городом, на северо-востоке, где-то в Заволжье, возник зелёный яркий луч. Возник и пропал.
— Что это было? — ахнула Елизавета.
И как будто в ответ полыхнуло уже на полнеба! Теперь мерцало и переливалось ослепительно-яркое свечение всех цветов радуги. Словно прозрачную светящуюся ткань набросили на небеса.
— Началось! — прошептала Гончарова.
— Что это? Что это? — кричал Харламыч срывающимся голосом, — это что происходит? Тарелка? Инопланетяне? Что-о-о?!
— Да замолчите вы! — прикрикнул на него Сергей.
Свечение неслось по небу, словно цунами по воде. Так же вздымались волны, с одной лишь разницей — то были волны бликов всех цветов радуги. А гребни светились яркой белизной. Но потом произошло нечто и вовсе невообразимое: медленно-медленно по небесам проскакал огромный всадник на белом коне. Это был рыцарь в чёрных доспехах и белых перчатках с раструбом. В руках у него были поводья, а позади, прижавшись к спине рыцаря, сидела дама в чёрном длинном платье под черной же кружевной вуалью. Рыцарь, словно прощаясь с землянами, поднял правую руку и скрылся за горизонтом.
— Это же всадник Апокалипсиса на бледном коне! — заорал Казимир Харламович.
Он упал на колени и начал исступленно креститься и бить земные поклоны.
— Прости нас, грешных, Господи, прости нас, — бормотал он в слезах.
— Прекратите истерику! — закричал на него Сергей, — здесь женщины. В конце-концов, нечего их пугать!
— А все погибнем, — продолжал бормотать Харламыч, — все — дети, женщины, мужчины, молодые и старые. Все!
Лиза прижалась к Сергею, Гончарова схватила за руку Ивана.
— Это действительно ужасно, — произнесла Наталья Николаевна, — если живы останемся — до конца своих дней не забудем.
— На это и расчет! — совершенно спокойно сказал Иван.
— Вы… Вам не страшно? — удивилась Гончарова.
— А чего тут бояться?
Иван пренебрежительно хмыкнул.
— Дешёвая комедия!
— Нет, ты не прав, мой юный друг! — возразил Сергей, — удовольствие не из дешёвых. Такое лазерное шоу стоит, на мой взгляд, миллиарды. Если учесть, что эти вот картинки на небесах по всей планете транслируют….
— И что? — хмыкнул Иван, — с аборигенами-исполнителями рассчитываются ничем не обеспеченными долларами. Включили печатный станок, пустых бумажек сколько надо отпечатали — и вперёд!
— Так это что — не Божья кара? — поднимаясь с колен, спросил Казимир Харламович.
— Да говорят же вам — обыкновенное, точнее, не совсем обыкновенное, а грандиозное, можно сказать, всемирное лазерное шоу, — с досадой произнёс Сергей, — но панику это представление вызовет нешуточную.
В домах и в самом деле повсюду зажглись огни, хотя и было ещё очень рано. Испуганные горожане выскакивали на улицу. В городе действительно начиналась паника. По улицам с воем неслись машины «скорой помощи», включалась автомобильная сигнализация. Но окончательно перепугал Иверичей рёв сигнала тревоги. Люди в ужасе заметались из стороны в сторону, ища укрытия. Они сбивали друг друга с ног, кричали, плакали. Забили церковные колокола, призывая заблудшие души под стены храмов. Началась даже частичная эвакуация — наиболее нервные граждане хватали деньги, ценности и документы и мчались на своих «Жигулях» и «Мерседесах» прочь из города.
А в небесах в зелёных, красных, жёлтых всполохах плясали чудовищные по своей величине фигуры, словно вся рать рогатых и хвостатых покинула геенну, вспрыгнула над землёй и грозила обрушиться вниз, на окончательно теряющих рассудок маленьких и несчастных людишек.
Сергей посмотрел на Ивана:
— Ну, юный друг, поведай нам, что теперь будет? Кажется, это то самое лазерное шоу, которое и обещал жрец Вуду? Отвечай. Объясни нам, убогим. Ведь ты всё знаешь. Ты же у нас член «СМЕРШ-Мидасу», не так ли?
— Это ты сказал, — буркнул Иван, — и не устраивай и ты ещё истерику. У нас для этого Харламыч есть.
— А вот это вы бросьте, — тотчас же отозвался тот, — от меня больше не дождётесь. Это был просто шок. А теперь я, напротив, очень и очень рад. Я понял — началась открытая фаза Глобального Проекта. Значит, мы никому больше на фиг не нужны. Вот и пойдём себе спокойно, добудем Мёртвой и Живой воды, будем торговать ею оптом и в розницу, разбогатеем, заодно омолодимся и вообще будем вечно жить и радоваться. Вперёд, за мной, к победе эгоизма!
