князь без его совета ничего не предпринимает, именно Ольг договаривается с местными князьями и дальними тоже, но всегда за спиной Рюрика, хотя и от его имени. Может, оттого, что князь далеко, а Ольг близко или еще из-за чего, но зятя любят больше тестя, надеются на его мудрость, советуются. Для Рюрика это удобно, пусть себе правит Рольф, а он для такого не гож, он варяг, и его место в море. Геррауду по ночам снятся соленые морские брызги, скрип уключин, вой ветра, рев бури. Просыпается и слышит только сверчка за печью. Это не для варяга!
Геррауд лежал с открытыми глазами и пытался представить себе, как хорошо сейчас в море. Ветер треплет волосы, забранные под полоску кожи на голове, шлем сброшен, когда нет врага, незачем его носить. Крепкие ноги упираются в доски, настеленные на палубе драккара, он дышит полной грудью… Парус не хлопает на ветру, Рюрик всегда умел поймать ветер, полотнище упруго натянуто, оно неудержимо влечет за собой драккар. Бьет барабан, задавая ритм гребцам, мерно взмахивают весла, хотя под парусом можно и не грести, но Рюрик и его дружина любят добавлять ходу своим драккарам. Вдруг ему показалось, что он слышит женское пение! Геррауд даже вздрогнул, но потом вспомнил, что так иногда пела мать, если было можно, когда на румах гребли. Дочь ободритского князя, Умила стала настоящей женщиной варяга! Она была красива и бесстрашна, хотя родилась не от сына Вотана.
Он вспомнил о планах Рольфа по захвату всех славянских земель постепенно. Надо Аскольда предостеречь, чтоб его не постигла участь Трувора. Хельги ни перед чем не остановится, чтобы власть получить. Не для себя, для своего Ингоря, которого Рюриковичем зовет. Странно все в жизни переплетается, его мать была дочерью ободритского князя Гостомысла, по велению которого славяне призвали Геррауда защищать их после смерти князя. Но Рюрику пришлось убить старшего внука Гостомысла Вадима Храброго, чтобы самому сесть в Ново Граде. Ильменские словене почему-то не любили Гостомыслова внука, иначе не позволили бы убить его прямо дома пришлому Рюрику. Рольф про это откуда-то знал, да, конечно, он много слушал купца-викинга, что они перехватили, Раголда, кажется. Хитрый купчишка не товар продает, больше знания. Дорогого его слова стоят, это сразу понял Ольг, щедро оплатил, зато и знает много. И таких купцов еще далеко разослал. Умно.
Снова улыбнулся в свои торчащие усы князь, пусть старается, он, Рюрик, потом найдет способ его убрать. А может, и нет, если станет до конца дней работать на его сыновей, то незачем.
Но сам Геррауд все равно рвется в море, на волю. Лес его душит, давит.
В зиму собрались на торжище в Плесков да в Изборск Торп с Отеней, что еще с лета жили в веси, Радога вдруг подхватилась с ними идти, мол, тетку проведать, как за Кариславом ушла, так и не видала. Сказали пришлые, что жива-здорова, но одно услышать, другое увидеть места, где девчонкой несмышленой бегала. Зорень с ней увязался. Сирко сначала против был, потом подумал, что пусть сходит жена с сыном, остальные дети дома побудут. Решили, что пока мужики в Плескове добычу сбывать станут, Радога с Зоренем в Изборске у тетки и погостят.
Дальняя дорога от веси до Плескова, а до Изборска еще дальше, только не одни Радога с сыном идут, не скучно. В Плескове Зорень все дивился, до тех пор только Ладогу видел, не похож Плесков на его родину, Ладога – город иной, там кто только ни жил, а тут все славянское. Торп с Отеней остались, а Радога с сыном сами в Изборск пошли, пристав к обозу. Как ближе подходить стали, у Радоги сердце зашлось, места свои узнает, Зореню про каждую кочку рассказать готова, где какой ручей да какая поляна даже под снегом видит. Теткина изба – почти крайняя, только с другого бока от Плескова, пока шли, много кого встретили. Дивятся те, кто Радогу узнал, уходила девчонка совсем, пришла взрослая женщина, и сын выше матери ростом.
Двор у тетки немаленький, только собаки вход заступили, залаяли точно на чужаков совсем, кинулся кто-то к двери, Радога тетку ожидала, а как увидела кто – обмерла. Человек, что выскочил, тоже онемел, стоят напротив друг дружки двое мужчин, один постарше, другой помоложе, ростом и статью одинаковые; глазами, всем младший старшего повторяет, точно срисовал кто; а Радога за горло схватилась, слова сказать не может, всего ждать могла, а вот что Карислава у тетки встретит – нет. И тетка сама во двор поспешает:
– Ахти! Радога, ты ли это?! Да как же так?
Про Зореня и спрашивать нечего, без слов видно, что в отца сын. Сам парень растерялся, знал, что Карислав где-то по белу свету ходит, но что в Изборске, того не ведал.
Рассказывал Карислав, что долгонько с дядей, а потом и сам по свету хаживал, много где побывал. Смотрел на него Зорень – глаз не отрывал, и слушал, не отвлекался. Радоге даже за Сирка обидно стало, вот ведь какой сын, то на отчима наглядеться не мог, а тут непутевый отец только появился, так Сирко и не нужен стал? То ли понял то Зорень, то ли и сам почувствовал, только усмехнулся рассказам отца, как взрослый, и так сказал, что погас Карислав вмиг:
– А мы, пока ты по свету бегал, хорошо с матерью жили. Сначала у деда, потом с Сирком. То отец мой, кузнец знатный и человек хороший.
Благодарно глянула на сына Радога, все одним словом сказал, и объяснять ничего не надобно. Карислав кашлянул, смутился.
– Радога, ты при муже?
Вместо матери снова сын ответил:
– Давно, и брат у меня есть, и сестрицы две.
Опустил голову Карислав, а на что надеялся? Что жена с маленьким сыном век ждать его станут, да и сам же передал, чтоб не ждала.
– А ты новую женку взял? Дети есть? – Радога смогла спросить, словно бы и чужого.
– Я? Нет, один, все не до того было.
– А живешь-то где?
– Сейчас вот у тетки твоей, пока пригрела, а дале не знаю. Попробовал в Ладогу возвратиться, да там и нет никого, одни чужие.
– Как нет? – обомлела Радога. – А Илица с Гюрятой где же?!
– Ушли оттуда давно, сказывали – к Ильменю или еще куда. Вроде Гюрята с кем из викингов не помирился, худо дело стало, пришлось уйти.
– Ахти, – схватилась за сердце Радога. – Где ж их искать теперь?
– Зачем тебе?
– Да так…
– Сами-то вы где? Откуда пришли сейчас?
Женщина уклончиво ответила:
– Далече, на огнище сидим.
– А Зорень сказывал, что отец кузнец…
– На огнище тоже кузнецы нужны, – ответила, как отрезала, чтоб больше не пытал.
Теперь уж и не знала Радога, как гостить у тетки после такой встречи, а Зорень не сомневался, только спросил мать:
– А нам что? Он сам по себе, а мы сами.
Тетка все в уши шептала, мол, изменился мужик, спокойный стал, лучше прежнего, Радога ответила, что муж у нее есть хороший и прежнего не надобно. Карислав не приставал, понял, что перегорело у Радоги все и Зорень отчима почитает за своего.
Одно мужику тошно было – одинешенек на свете остался, родители погибли, где братья да сестры, не ведает, жена к другому ушла, сын за отца Сирко признал… Видит Радога, что не липнет к ней Карислав, успокоилась, стала с ним говорить вольнее, много рассказал ей и Зореню, где бывал, что видал, чему научился… Выходило, что не зря он те годы потерял, руки многое умеют, голова многое знает, да только одного не ведает – куда ее преклонить. Жалко стало Радоге мужика, хочет с собой позвать на огнище Касьяново, только как? И Зорень о том думает, но не его это дело.
Когда Торп с Отеней до Изборска добрались, Зорень к Кариславу уже прикипел душой, не как к отцу, а просто. То ли Отеня сообразил быстро, то ли видно было все про Карислава, только и без Радоги сами мужики его с собой позвали. Карислав рад бы, да на Радогу с Зоренем смотрит, как они? Радога только усмехнулась:
– А я что? Как хочешь…
– Тогда пойду.
