– А меж женой и мужем по ночам разговоров не надобно, ты уж мне поверь. После научится.
Льва женили, противился он только для виду, и его любушка Марфа вопросов не задала, тоже понимала, что по Сеньке должна быть шапка, не дочери захудалого боярина с королевной тягаться. Но отец княжича оказался разумен, он заметил, что даже на свадебном пиру глаза сына ищут любушку, а его супруга слишком заносчиво смотрит на холмское боярство. Это не понравилось многим, и Даниил поторопился осуществить свою давнюю задумку: еще когда первый раз свататься ехали, он обещал Льву, что поставит новый город, который построит именно под него.
Так и сделал, встал город с именем княжича – Львов. Позже он поднялся выше Холма, стал столицей княжества, не потерял своего значения на столетия, цветет и поныне.
Констанции очень многое не нравилось в Холме и вообще на Руси! Не нравился говор, вроде похож на ляшский, но все равно неприятен. Не нравились длиннобородые русы, строго поглядывающие из-под бровей. Но еще меньше то, что женская половина отделена от мужской! Женщины, и княгини в том числе, жили в своем кругу, почти не видясь с мужчинами. Разве только случайно вне дома или на торжественных выходах. Да вот еще на службах в храме.
Будь у нее свекровь, было бы проще, но подсказать некому, княгиня Анна умерла. Но молодая княгиня и без подсказок держалась самоуверенно и надменно. Муж ей не прекословил, Лев вообще старался держаться подальше от супруги. Не сложилась эта семейная жизнь.
Весна пришла рано, солнышко как-то уж очень быстро съело снег на открытых участках, он остался лежать только в самых темных углах двора. Там, где сугробы побыстрее сдавали свои позиции, уже выползла трава. По ночам еще бывали заморозки, потому большой воды не было. Хорошая весна, что и говорить…
На княгинину половину, страшно топая, влетел взъерошенный дружинник. Там никто не жил, только временами приходил князь и его дочери. А теперь комнаты приводили в порядок, Даниил Романович решил, что пора менять свое вдовство на положение женатого. Князь довольно оплакал свою Анну, повинился, в чем мог, перед детьми, не стар еще, надо и о себе подумать… Да и дочерям небось совет материнский нужен. Даниил Романович решил взять за себя племянницу князя Миндовга.
Гридь наследил грязными сапогами по красивым узорчатым коврам – прежней страсти княгини Анны. Князь недовольно обернулся на нарушителя спокойствия, а тот радостно выпалил:
– Возок митрополита подъезжает!
О том, что митрополит Кирилл поставлен на митрополию и возвращается, Даниил Романович уже знал, сообщили более быстрые в передвижении гонцы. Для Кирилла все приготовлено, даже банька уже вовсю дымила трубой, чтобы попарились усталые косточки, небось измучился в дороге без мытья-то?
Улыбаясь, Даниил Романович поспешил навстречу владыке.
Митрополит Кирилл словно высох на солнце, выветрился, но был бодр и силен по-прежнему. И невесел, совсем невесел. И рука, которую протянул для благословения, тоже худая, желтая. Не болен ли?
– Отдохнуть с дороги, владыка, разговоры потом. Банька готова, мед ставлен, все тебя ждет, даже перина пуховая…
– Когда это я на перинах разлеживался или меды пил, Данила Романович? А вот за баньку спасибо, истосковался. И по русской речи тоже.
После бани и нехитрой еды (митрополит отказался от обильного угощения, объяснив, что отвык и постится) долго сидели за разговорами. И были они невеселые.
С того вечера говорили не раз и не два, всякий вечер начиналось тихо, а заканчивалось тем, что Даниил принимался едва ли не бегать по комнате! У обоих накопилось много всего, но сколь по-разному они теперь были настроены! Временами Кириллу даже казалось, что лучше бы и не ездить, не брать той митрополии, чтоб не терять князя.
Князь Даниил совсем сошелся с Латинской церковью, кажется, готов и совсем их сторону взять.
– Кто в Греческой церкви остался? Даже сами византийцы, и те готовы с папой римским согласиться и унию подписать. Вся Европа у Латинской церкви, что же мы-то против?
Митрополит сокрушенно качал головой:
– Я тебе, князь, расскажу, что в Никее творится, даже святые отцы вынуждены от этих проповедников Латинской церкви бежать! Крестоносцы Константинополь разорили хуже любого врага! Понимаешь, Данила Романович, христиане христианскую же церковь разорили! Святую Софию осквернили! Как с ними можно о чем-то договариваться?! Если завтра они сюда придут, кто может поручиться, что с нашими храмами такого не случится? Что наши обители не осквернят, а монахов прочь не погонят?
Даниилу хотелось возразить, только чем, не знал.
– Скажи, к чему крестоносцам походами на Русь ходить? Литву безбожниками прозвали, вроде крестить собрались, но Русь-то крещеная! Псков зачем брать? Нет, правильно этих рогатых князь Александр Ярославич бил! И бить их надо, а не лобызаться!
– Что-то ты стал слишком злым, отче.
– Станешь тут, – вздохнул Кирилл. – Если уж Никея на поклон к латинянам пойдет, то одна Русь и останется. А еще ты к ним хочешь! Думаешь, помощь окажут? Никогда! На Собор в Лион Петр ездил, что выездил? Крестовый поход объявили, только против кого, не против нас ли? Держись отцовой веры, Данила Романович, крепко держись, не то любую потеряешь или слугой у Иннокентия станешь.
Выговорившись, митрополит становился спокойней, но твердил одно: греческую веру бросать нельзя, церковь своя есть и быть должна, какая праотцами выбрана. Ничего доброго от Латинской церкви Руси не ждать!
– Еще князь Святослав из Киева латинского епископа прогнал, к чему же сейчас звать?
Пока разговаривал с ним, понимал, что так и есть, что Кирилл прав и ни на какие уговоры папы Иннокентия поддаваться не стоит, вспоминал льстивую, словно масленую улыбку Карпини, его вкрадчивый голос… Но оставался один, и снова накатывали сомнения. Все государи латиняне… Не зря же? Папа все корону предлагает принять. Если бы только корону, дело другое, а что затем?
Услышав про корону, Кирилл и вовсе расстроился:
– Вот чем тебя этот искуситель сманить пробует!
Но приходили и другие мысли. Чтобы женить сыновей или выдать замуж дочерей за европейских монархов, русским князьям приходилось каждый раз решать вопрос обряда венчания. И всякий раз это оборачивалось долгими переговорами, уговорами, они словно и в Европе, а не вместе со всеми…
Даниил Романович был набожен, исполнял все, что нужно, постился, исповедовался, старался жить по заповедям Христовым, хотя это редко получалось. Но он никогда не задумывался, в чем, собственно, разница между Латинской и Греческой церквями, ведь христианские обе, не поганые и не магометане же! Попробовал спросить у митрополита, тот попытался объяснить…
Долгие разговоры становились с каждым днем все труднее, Кирилл заметил, что князь мысленно, душой сильно отдалился, а что будет, когда женится на литовке?
Самому митрополиту все чаще приходила мысль проехать и по другим епископиям, все же не один Даниил Галицкий на Руси, нужно посмотреть, что у других делается. Киев еще в руинах, но есть Владимир, Тверь, Новгород, Чернигов, Ростов…
Уехал-таки митрополит, и Даниил словно осиротел.
Отца он помнил не очень хорошо, больше всех на него повлиял Мстислав Удатный, долгие годы вместо отца был, с ним настоящим князем стал, но потом была Калка, и что-то сломалось. Столько лет после каждую минуту, особенно когда бывали с Удатным наедине, мнилось, что тот укора боится, что сам бежал и зятя за собой увлек. Никто их позора не вспоминал, скорее они сами себя корили, и от этого было еще тяжелее рядом друг с дружкой. Мстислав действительно боялся этого укора, а Даниил никак не решался сказать, что не корит.
С Васильком дружба такая, что дай бог всяким братьям так дружить, но у князя своя жизнь, и к тому же он сам за Даниилом старается быть, как за старшим. А Кирилл моложе самого князя, но словно знал о жизни что-то такое, чего не знал никто другой. Был в его глазах и словах свет, который и заставил сначала доверить печать, потом Льва, а потом и всю Русь. Даниил не сомневался, что Кирилл станет настоящим пастырем душ людских.
Так и случилось, митрополиту Кириллу III довелось вести Русь в самые ее тяжелые годы, наставлять князей при принятии самых трудных решений, когда Русь, раздираемая со всех сторон, раздробленная
