шансов у нее уже не будет. Да, если серьезно рассудить, то так и было.
Карета уже загрохотала колесами по камням Парижа, когда мадам вдруг приказала кучеру ехать… в имение Парисов Брюна. Нет, она не собиралась сдаваться! Когда в окна экипажа стали видны крыши замка Брюна, мадам Пуассон принялась энергично похлопывать себя по щекам, запрокинув голову назад. Никто не должен подозревать о ее слезах, она приехала к Парисам по делу и не покажет минутной слабости. Если самой не удалось убедить неожиданно охваченную материнским инстинктом дочь, пусть на строптивицу повлияют другие.
Финансист был немало удивлен этим визитом, но когда мадам сказала, что она по делу, жестом пригласил в кабинет.
Не будь Пуассон столь занята своими мыслями, она была бы потрясена всем, что увидела. Недаром мадам де Тансен даже в Версале говорила, что денег у Парисов по горло, замок был отделан роскошно. Но мадам не до замка, во всяком случае пока, ее куда больше заботила строптивость собственной дочери и возникшие в связи с этим проблемы, такие, как возможность потерять все будущие дивиденды от стольких лет усилий, вложенных в Жанну Антуанетту. Пуассон прекрасно понимала, что не один де Турнеэм и даже не столько он, сколько всемогущие Парисы создавали для ее дочери возможности появления в салонах Парижа и будущего покорения Версаля – без содействия финансистов в Версаль не попасть. Потому и приехала сюда.
Кабинет был великолепен, огромные размеры подавляли, словно подчеркивая могущество хозяев. Изготовленная лучшими мастерами Франции мебель, множество дорогих предметов интерьера, позолота повсюду, даже на корешках многочисленных книг, стоявших за стеклом в шкафах… золото словно налетом осело на всем, показывая богатство семьи. Да, Парисы – самые могущественные финансисты Франции…
– Мадам… – Хозяин также жестом пригласил Пуассон в кресло подле камина. Было тепло, и огонь не горел, но сам камин вполне достоин, чтобы подле него вести разговоры, любуясь великолепной отделкой.
Слуга тут же поставил на столик подле них поднос с красивым графином, бокалами и двумя вазами с фруктами и сладостями. Но мадам было явно не до угощения. Она следила за перемещениями слуги, явно не намереваясь говорить при нем. Прекрасно вышколенный, тот поставил поднос на стол и исчез, словно его и не было. Парис смотрел на свою бывшую любовницу молча, он не вспоминал их бурные утехи, это было давно и прелести мадам Пуассон, тогда еще не бывшей мадам, давно затмили другие, а потом и вовсе забылись. Нет, Парис думал сейчас о ее дочери, которую столь старательно готовил к будущему фавору в Версале де Турнеэм. Пока малышка д’Этиоль не была нужна, но это сегодня, а ведь жизнь так изменчива… Как и королевские пристрастия.
Хотя… Парис впервые за все это время задумался, сколько лет дочери мадам Пуассон, кажется, немало. Хм… Как бы не оказалось, что все старания прошли втуне. Сейчас у короля фаворитка Шатору – ставленница самих Парисов, финансовые дела которой они вели, дама немыслимо цепкая и решительная, но кто знает, сколько времени она может владеть сердцем капризного Людовика?
– Я вас слушаю, мадам.
И тут мадам Пуассон словно очнулась, ее вдруг потрясло понимание, что и Шатору тоже ставленница Парисов, им совсем ни к чему менять одну фаворитку на другую. Парисы на стороне Шатору? К кому тогда она пришла за помощью?!
Но отступать было поздно, и, набрав в легкие побольше воздуху, мадам Пуассон словно бросилась в холодную воду – принялась рассказывать о Жанне и нынешнем положении дел.
Парис слушал, не перебивая, и смотрел на мадам Пуассон не сводя глаз. Он никак не выразил своего отношения к ее словам, женщина высказала все, что считала нужным, и замолчала. На некоторое время установилось странное молчание. В голове у мадам Пуассон тоскливо забилась мысль, что она не просто зря потратила время, а сделала только хуже, потому что теперь Парис может предупредить Шатору и путь не только в спальню короля, но и вообще в Версаль ее дочери будет закрыт навсегда. Несколько секунд молчания показались мадам вечностью, но, оказалось, и вечность имеет пределы.
Мадам не подозревала, что совсем недавно у Парисов с мадам Шатору была почти стычка. Фаворитка слишком вознеслась, она посчитала, что может диктовать свою волю тем, кто подсунул ее в постель Людовика. Пока стычка ни к чему не привела, все обошлось, но Парисы не привыкли ждать возможных неприятностей, они предпочитали пресекать их загодя. Лучше заранее предпринять какие-то шаги, чем потом расхлебывать последствия. Нет, Шатору никуда не денется, она будет послушной, но урок братья- финансисты усвоили – всегда нужно иметь запасной вариант, чтобы кто-то другой не смог подсунуть королю свою кандидатуру на место фаворитки.
Конечно, Парис вовсе не был намерен выкладывать все эти соображения матери Жанны д’Этиоль, как и то, что ждет Шатору в случае непослушания. Он просто кивнул:
– Я поговорю с вашей дочерью, мадам. Не думаю, что сейчас она может завоевать внимание его величества, но попасться ему на глаза непременно надо.
Парис протянул мадам Пуассон руку, словно помогая встать, одновременно поднимаясь сам. Это недвусмысленно показывало окончание приема, пришлось откланяться.
Сев в карету, мадам едва не зарыдала от отчаяния. Парис ясно дал понять, что Жанне сейчас нечего делать рядом с королем. Шатору никого не подпустит близко, но ведь годы идут! Когда же, как не сейчас, кто знает, приедет ли король в Шуази в следующий сезон и не родит ли ненавистная Шатору ему за это время сына?
Обнадеживало только то, что Парис обещал посетить Этиоль и поговорить с Жанной.
Мадам Пуассон поняла, что остается только ждать. Бывают дни, когда ничего другого делать невозможно. Она почти горестно вздохнула и скомандовала кучеру ехать домой. Давал о себе знать голод. Парис не счел нужным пригласить странную гостью к обеду, не тот полет, а с утра во рту не было ни крошки.
– И побыстрее, Жан!
Кучер только кивнул, погоняя лошадей, ему тоже хотелось домой, хотелось есть, и его совершенно не интересовали ни замок Парисов, ни хозяйские дела.
В Этиоль зачастили гости, причем именитые. Они оказались рядом с Шуази, приехав вместе с его величеством, и поспешили нанести визит очаровательной мадам Ле Норман.
– Ах, как у вас уютно!
– Ах, какой прекрасный парк! Неужели это вы сами придумали столь прелестные лужайки?
– Ах, жила бы и жила в таком очаровательном месте!
Мадам только улыбалась, она вообще не была болтлива, потому ей часто поверяли небольшие секреты и шептали на ушко сплетни, выболтать которые очень хотелось, но было неимоверно опасно. А мадам Ле Норман не понесет сплетню дальше, можно не опасаться. Получалось, что и с языка все же слетало, и опасаться не стоило. Очаровательная эта мадам Ле Норман, повезло же глупому неуклюжему Шарлю Гийому Ле Норману!
Не глупому? Ну, хорошо, пусть умному, но ведь совершенному увальню по сравнению со своей прелестной супругой.
Для женщин мадам Ле Норман была ценна еще и тем, что всем волочившимся за ней мужчинам отвечала, что изменит мужу только с королем. Дамы посчитали это удачной шуткой и сделали вывод о безопасности со стороны Ле Норман. Лучше всего дружится с женщиной, не претендующей на твоего собственного любовника (ну, и мужа тоже). С Жанной Антуанеттой дружили, она была мила и не опасна, свой ум не демонстрировала, разговор поддержать умела, даже если не всегда задавала тон. К тому же дамы помнили, что она не просто новенькая, а пришла из более низкого слоя, значит, не могла претендовать на лидирующее положение. Это тоже было очень важно.
И каждый день Жанна Антуанетта теперь слышала: «Его величество… фаворитка… король… мадам Шатору…». Слушала и понимала, что могла бы быть на ее месте и о ней также говорили бы.
Наступил момент, когда Жанна дрогнула, ей так захотелось хоть одним глазком увидеть короля, о котором столько лет мечталось. Нет, она видела его величество во время парадных выходов, но, во-первых, король был окружен столькими людьми и вокруг столько желающих оказаться поближе, что даже рослый Людовик терялся среди разряженной и разукрашенной толпы. Через несколько дней после приезда матери
