не пугать окружающих своим обезображенным лицом, он поторопился перебраться в Глазго и лечился уже там. Едва ли у короля была надежда избавиться от сифилиса, все понимали, что дни его сочтены. Официально, правда, было объявлено, что у Его Величества оспа, однако оспой так долго не болеют. Он очень не хотел умирать, тем более умирать вот так – в одиночестве, никому не нужный и всеми забытый!
Вспоминал ли Дарнлей день, когда женился на Марии Стюарт? Жалел ли, что это вообще произошло? Как бы то ни было, но именно встреча с этой женщиной превратила его жизнь в сущий ад. Он полетел, как мотылек на свет, это был свет власти, свет титула, жизни с такой красивой женщиной… И, как мотылек, сгорел. Будь у Дарнлея чуть больше ума и меньше дури, он сумел бы удержаться, но шотландская корона и Мария Стюарт в качестве супруги оказались слишком велики и тяжелы для него, мотылек не выдержал нагрузки, крылышки не те…
Пить он уже больше не мог, вино не сочеталось с препаратами, которыми его пичкали. Каждый раз поднося ко рту склянку с противно пахнущей гадостью, Генри думал: не в последний ли раз? Это вполне мог быть яд. Но жизнь была такова, что ему уж лучше бы яд… Его уже не интересовали корона, королева, власть вообще, жизнь сосредоточилась на борьбе с гниением заживо. Каждое утро, просыпаясь, он жалел, что это произошло.
Но временами, когда становилось чуть полегче, у Дарнлея появлялась робкая надежда выбраться в Европу, говорят, там лечат французскую болезнь более успешно. И тогда Дарнлей принимался мечтать, как уплывет, а там сумеет справиться с болезнью и вернется в Шотландию, чтобы бросить в лицо предательнице, что презирает ее и согласен отпустить от себя! Генри не верил в то, что родившийся сын его, к тому времени, когда Яков был зачат, Мария допускала супруга в спальню уже редко, предпочитая ему Давида Риччи.
Риччи… еще одна боль после Марии… Этот человек так быстро стал приятелем, так ластился к нему, так советовал, как угодить королеве… Зачем? Чтобы немного погодя наставить ему же рога? Или Риччи рассчитывал, что, организовав свадьбу Марии с тряпкой Дарнлеем, сможет взять обоих в руки? Подумав так, Дарнлей даже рассмеялся, в таком случае поделом ему!
Внешние болячки уже прижгли так сильно, что после них остались страшные рубцы, волосы вылезли, а усов и бороды у него не было и так. Лысый, несчастный, никому не нужный… И вдруг слуга сообщил, что… приехала королева!
– Что ей от меня нужно?! Пусть убирается! Я не хочу ее видеть!
Но Мария уже входила в дверь. Дарнлей отвернулся к стене, сжался в комок. Как бы ни был он безмозгл, ума на то, чтобы понять, насколько ужасно выглядит, хватало. Королева остановилась подле его кровати, не решаясь двинуться дальше. Ее неоднократно предупреждали, что общение с больным опасно, особенно для беременной женщины! Но она решилась приехать, чтобы убедить мужа дать ей развод по- хорошему. Она знала, что он болен, что подцепил болезнь в борделе, по сути, наказан за дело самой судьбой, но не думала, что так несчастен…
Весь вид сжавшегося, свернувшегося калачиком в попытке спрятать изуродованное шрамами лицо и гниющий нос рослого и крепкого Дарнлея настолько тронул женщину, что она невольно прошептала:
– Генри… о господи! Генри…
Раздался глухой голос:
– Подите вон! Приехали радоваться, глядя, как я страдаю?!
Не задумываясь ни об опасности, ни о чем, Мария присела на край его постели:
– Пожалуйста, Генри, я не думала, что так…
Он замер, потом усмехнулся:
– Что «так», мадам? Что я так изуродован? Но Вы же еще не видели моего уродства!
– Я не о том, я не думала, что вы так несчастны…
И тут последовало неожиданное. Большой, совсем недавно сильный физически человек вдруг резко повернулся и уткнулся обезображенным лицом ей в колени, рыдая, как маленький ребенок! Ему не было стыдно, хотелось только одного – чтобы она поерошила волосы своей нежной рукой… Но волос-то не было! И все же Мария, повинуясь душевному порыву, погладила его голову…
Врач с ужасом смотрел на эту картину. Генри выплакал горькие, злые слезы и затих, а она все гладила и гладила. Тонкие пальцы красивой руки словно снимали боль последних месяцев, убирали все плохое, что с ним случилось… Так гладила его кормилица в самом детстве, чтобы он поскорее заснул.
Немного погодя он глухо попросил:
– Отвернитесь, я хочу подняться.
– Почему?
Дарнлей разозлился:
– Неужели не понятно, что у меня изуродовано лицо и я не желаю, чтобы Вы это видели?!
– Я ваша супруга, Генри.
Совсем недавно он в ответ нахамил бы, но сейчас так хотелось, чтобы она осталась еще хоть чуть-чуть, на день, на час, на минуточку!
– Дайте мне посмотреть на ваше лицо.
– Зачем?
– Я не испугаюсь, Генри, обещаю вам.
Некоторое время он раздумывал, Мария даже решила повторить просьбу, но тут он поднял голову. Конечно, она испугалась, страшно испугалась! Дарнлей видел ужас в ее глазах и почувствовал, как дрогнуло все ее тело от желания бежать как можно скорее и дальше! Но Мария Стюарт сильная женщина, она сумела быстро взять себя в руки.
– Страшно?
– Страшно, но это можно закрыть маской. Генри, нельзя сидеть здесь, в Глазго, и ждать смерти. Нужно ехать в Европу и лечиться, там умеют.
– Боюсь, что поздно, мадам. Если бы Вы пораньше вспомнили о своем муже…
Хотелось крикнуть, что это не ее вина, но королева лишь покачала головой:
– Сейчас не время сводить счеты, нужно попытаться вас спасти.
Она забыла, зачем приехала в Глазго. А ведь собиралась убедить Дарнлея дать ей развод, чтобы как можно скорее сочетаться браком с Босуэлом. Это было в интересах всех. Но как можно говорить о разводе с Генри, когда он в таком состоянии?! Конечно, Мария больше всего на свете любила саму себя, но бывали моменты, когда она жалела немощного Франциска, а теперь вот Дарнлей…
На следующий день Дарнлей лежал уже в маске из тафты, а сама Мария каждый раз после визита к нему не просто старательно мыла и смазывала какой-то вонючей гадостью руки, но и полностью меняла платье. Хорошо, что взяла с собой запас. А еще через день в Эдинбург был отправлен гонец с сообщением к Босуэлу, и сам больной король собрался возвращаться в столицу. Правда, он категорически отказался от возвращения в замок или вообще в Эдинбург:
– Нет, только в какой-нибудь дом за пределами городской стены, чтобы никто меня там не видел и не навещал!
А потом было что-то невообразимое. Наверное, мир никогда не узнает, что же в действительности произошло в ночь на 9 февраля 1567 года в Кирк-оф-Филде, где на время поселили больного Генри Дарнлея, привезенного из Глазго.
Никто не может объяснить, зачем понадобилось размещать больного в совершенно неподходящее время в неподходящую погоду в плохо отапливаемом холодном доме. Если Дарнлей не желал красоваться в своем виде перед придворными, то почему тогда принимал их в своем убежище каждый день?
10 февраля его должны были перевезти в Холируд, но не успели. Согласно официальной версии, события развивались так. Бедный больной Генри провел день как обычно, он принимал посетителей, а к вечеру приехала супруга, которая несколько раз оставалась ночевать, правда, в своей спальне, расположенной прямо под его комнатой. Но в тот вечер, посидев и полюбезничав с мужем, Мария вдруг вспомнила, что обещала быть в Холируде на свадьбе своих слуг, а потому должна поспешить прочь. Уговорить ее остаться не удалось, хотя обещала.
Ночью Эдинбург вздрогнул от взрыва. Дом, в котором лежал больной король, практически развалило, причем взрыв произошел прямо под спальней королевы. Одним из первых к месту событий прибежал… граф
