– Говорил же ему, что доиграется…
Собор состоялся, Башкин с приятелями были осуждены. Артемий за то, что не осуждал ереси, лишился сана и сослан в Соловецкий монастырь на тяжелое заключение без права читать, писать и причащаться.
Иван поинтересовался у митрополита, почему так сурово? Глаза Макария чуть блеснули:
– Его сослали к Филиппу…
– А что Филипп?
– Это тебе не Сильвестр, да и Соловки далеко, разве углядишь, как там Артемий? А вот за Висковатым я сам здесь пригляжу!
– Висковатого за что осудили? Он же больше всех ратовал за борьбу с ересью! Вон как супротив крамольной росписи храмов выступал.
– Вот за то и поплатился! Всяк сверчок знай свой шесток!
Иван во все глаза смотрел на митрополита, а тот продолжал:
– Всякий человек должен ведать свой чин. Когда ты овца, не твори из себя пастыря. Знай свои дела, что на тебя положены.
У царя чесался язык спросить, а он может ли рассуждать о божественном? Царь пастырь или тоже овца? Спросить не решился, слишком взволнован был духовный наставник, слишком блестели его глаза гневом против самовольника Висковатого. Макарий не заметил, как сузились глаза самого Ивана, а стоило бы. Тогда впервые молодой царь серьезно задумался не только над тем, что он должен подавать пример послушания, что, правда, не всегда удавалось, но и над тем, имеет ли право судить Божьей властью.
Макарий не обратил внимания на задумчивость Ивана, не придал ей значения, а тот уже не мог отделаться от вопроса о силе своей власти. Эта мысль не давала покоя ни днем, ни ночью, но спросить было не у кого. Сильвестр ясно что скажет, Адашева эти вопросы не беспокоят, с Анастасией он таких разговоров не вел…
Анастасия заметила долгие раздумья мужа, но ей было не до того, царица все чаще и чаще болела, точно ее что-то подтачивало изнутри. Беспокоившейся мамке с горечью сказала:
– Верно, травят меня недруги…
Та ахнула:
– Ахти, царица, да как же это? Надо государю сказать, чтоб разобрался, чтоб покарал.
– Не надо ничего говорить. На все Божья воля.
То ли и впрямь царицу травили, то ли ослабла от родов сильно, только недолго прожила Анастасия, тихо скончалась, оставив маленьких сыновей сиротами. Но это позже…
Кроме болезни, царицу подкашивало и поведение самого Ивана. Не желал царь пережидать тяжесть жены, не считался с ее болезнями. Он молод и силен, его плоть требовала утех. А царица? Куда она денется? Вот и пускался все чаще Иван в блуд и содомию. Анастасия не могла этого не замечать, горько и больно ей было, но и впрямь, куда денешься? Терпела, молчала и таяла на глазах. Тут и травить не надо, сама сгорит… А ведь молода еще, жить бы да жить.
Погуляли на славу, выпито было сверх меры, переколочено всего, над холопами надругались как всегда, не все сотрапезники и выдержали, некоторые даже заснули либо лицом в еде, которую не доели, либо совсем свалившись на пол. Иван куражился больше всех, лил на голову спящему боярину вино, пытался заставить ходить на руках, держа за ноги другого, сам кормил из рук стоящего на четвереньках третьего… И все это с криками, непотребными словами, диким хохотом и издевательствами. Упившиеся дружки царя еле ворочали языками, блевали под стол, были растрепаны, неопрятны и вовсю давали волю рукам. Челядь поспешила по возможности скрыться с глаз, хорошо зная, что добром гульба не кончится. Царь все чаще не просто глумился, а истязал холопов, ему доставляло удовольствие наблюдать людские мучения.
Пошатываясь и хватаясь руками за стену, Иван шел к жене в горницу. Он плохо соображал, что делает, но рядом всегда находился крепкий слуга, чтобы царь не упал и не повредился. Холопа звали Тимошкой, он служил при Иване третий год, насмотрелся всякого, был молчалив, скор на поддержку и потому незаменим.
Сильвестр пытался вызнать у Тимошки кое-что об Иване. Тот спокойно выслушал священника, при этом на его лице не изменилось ничего, также спокойно отодвинул царского наставника в сторону и отправился дальше своей дорогой. Сильвестр пробовал было рассердиться, даже пожаловался на Тимошку Ивану за небольшую провинность, мол, не пришел, когда звали. И тут наткнулся на спокойный, отсутствующий взгляд самого царя. Иван так же, как давеча его слуга, посмотрел на наставника и так же отвернулся, точно не слыша. Сильвестр повздыхал, но сделать ничего не мог. Он понял, что время его уходит, что не нужен он больше Ивану, не боится царь его страшилок, все больше живет своим умом.
Вот этот Тимошка и поддерживал Ивана в его нелегком путешествии к царицыной опочивальне.
Дверь распахнулась рывком, спавшая подле самого входа девка ахнула и отскочила. Царица давно почивала, ей снова недужилось, легла пораньше. Да если бы и не так, все одно, давно ночь на дворе, чуть не до третьих петухов бражничал со своими дружками царь. Анастасия, услышав шум, приподнялась на ложе.
– Ваня, ты ли?
– Й-я-а, – заявил Иван и чуть не повалился через порог. Рослого, крепкого царя редко удавалось напоить до полного беспамятства, обычно он все же твердо стоял на ногах, когда остальные уже валялись под столами. В этот раз едва не падал, поддерживаемый Тимошкой. Вообще, Тимошкой холопа можно было назвать с большой натяжкой. Детина ростом выше самого Ивана с пудовыми кулачищами и зычным голосом, он мог запросто свалить с ног любого. Или, например, подхватить не державшегося на ногах царя под мышки и держать, сколько потребуется.
– Клади сюда. – Анастасия бросилась освобождать место для своего венценосного супруга, помогая холопу разоблачить Ивана, стащить с него сапоги и кафтан. Царь ругался и орал, что всех отправит в поруб немедля!
– Хорошо, хорошо, отправишь, завтра же и отправишь… Только сейчас ложись спать, Ваня, – уговаривала Ивана жена.
Тот вдруг уставился ей в лицо, икнул и громко заявил:
– А тебя первую!
И тут царица не выдержала, оставив пьяного мужа, она бросилась на лавку и разрыдалась. Глядя на плачущую жену, Иван довольно расхохотался:
– Ага-а! Испугалась? Всех порублю! Я царь! А вы все отродье ничтожное! Вот!
Не удержавшись, он повалился на постель, задрав ноги кверху. Но тут же попытался подняться, чтобы снова начать ругаться. Тимошке стало жалко плачущую, ни в чем не виноватую царицу, холоп схватил Ивана за шиворот и, подняв на уровень своего лица, зашипел тому в глаза:
– Ложись почивать, государь…
Мгновение Иван ошалело смотрел в ставшие от гнева белыми очи Тимошки, потом почти слезливо заморгал и кивнул:
– Спать… ага, спать…
Отпущенный, царь рухнул на постель и сразу захрапел. Анастасия в ужасе смотрела на Тимошку.
– Ты?.. А если он наутро?..
Тот помотал головой:
– Не вспомнит.
Холоп не стал рассказывать царице, что не впервой встряхивает ее супруга, когда тот в пьяном виде не слушается. По утрам Иван молчал как ни в чем не бывало. Хотя иногда бросал на холопа такие взгляды, что Тимошке казалось – помнит царь, все помнит, что творит во хмелю.
Девки быстро притащили еще одну перину и уложили Анастасию на лавке, потому как Иван разлегся почти поперек ложа. Царица долго не могла уснуть, хотя такое бывало часто, она знала, что государь много пьет и часто занимается блудом или даже содомией. Ничто не могло удержать ярого Ивана, если тот что задумал. Никакие увещевания и страшилки Сильвестра уже не помогали, Иван больше не боялся своего наставника. Анастасия с тоской размышляла о том, что теперь будет с ней.
Сама царица все чаще недужила, простывала от любого ветерка, у нее болело ухо, появлялся кашель, разрывающий внутренности, иногда даже шла горлом кровь. А дети совсем маленькие… Что будет с
