услышанное. Тут же потребовал: – Повтори!
Лука с удовольствием повторил:
– Царица Елена в седьмом часу ночи счастливо разрешилась от бремени сыном!
Василий вдруг сообразил, что до сих пор стоит на коленях. С трудом, опираясь на лавку, поднялся, руки и даже ноги от полученного известия тряслись. Большей радости Лука сообщить не мог.
– Коня!
– Гроза на дворе страшная, государь. Гонец едва добрался, может, до утра подождать?
Василий понял, что отрок прав, кивнул. Махнул было рукой, чтобы тот уходил, но вдруг подумал, что надо наградить за благую весть, взял из ларца монету, чуть подумал и добавил вторую:
– Возьми, одну себе, вторую гонцу.
Лука закивал, Василий хорошо знал своего отрока, потому тут же пообещал:
– Передал ли гонцу – проверю.
Лука вздохнул украдкой, не удалось обогатиться двумя монетами. Но сейчас царь будет щедрым, еще не раз перепадет и ему.
Так и вышло, Василий принялся щедро одаривать всех подряд, благодаря судьбу за рождение сына.
На Москве колокольный звон уже второй день, радоваться есть чему – княгиня Елена родила здорового младенца, у великого князя наконец есть долгожданный наследник! Москвичи радовались за князя Василия и в глубине души все же печалились за его добрую бывшую жену Соломонию, заключенную в монастырские стены. Небось тот княжич, которого старица София родила в Суздале, не сподобился такого колокольного трезвона. И все равно Москва верила, что законный наследник даст о себе знать!
А еще поползли нехорошие слухи, что не княжий, дескать, сын-то, что в его рождении повинен все тот же любимец Елены воевода Сторожевого полка Овчина Телепнев-Оболенский. Кроме того, было немало народа, считавшего княжеский развод незаконным, а самого княжича незаконнорожденным. Повторяли прорицание, что сын от незаконного брака станет правителем-мучителем, недаром в ночь его рождения была страшная сухая гроза. На всякий роток не накинешь платок, но никому в голову не приходило передать такие слова светившемуся от счастья Василию, да и к чему? Даже юродивый, которого княгиня спросила о том, кто у нее будет, заявил просто:
– Родится Тит, широкий ум.
В Москве готовились к крещению долгожданного младенца. Княжий двор и без того отличался богатством и красочностью, а тут Василий превзошел самого себя. Рождение долгожданного ребенка должно было запомниться многим. 4 сентября княжича крестили в Троице-Сергиевом монастыре, его крестными отцами стали самые уважаемые люди: старец Иосифо-Волоколамского монастыря Кассиан Босой, старец Троице-Сергиева Иона Курцов и игумен Переяславского монастыря Даниил. Василий очень хотел, чтобы сын при рождении получил хорошую духовную защиту, видно, все же чувствовал неправедность его рождения.
После самого обряда крещения он взял младенца на руки и вдруг шагнул к раке Сергия Радонежского. Елена с тревогой следила за действиями мужа: что он задумал? Князь положил сына на раку и склонился, что-то шепча, просил для мальчика заступничества у святого. Сердце матери обливалось кровью, она чувствовала себя не вправе радоваться так же, как и муж. Была причина таких переживаний у княгини, была…
Монастыри получили богатые дары, одарены были и сами крестные отцы, прощены и выпущены из заточения несколько опальных. Правда, выпускал великий князь людей очень избирательно. Во всех городах Руси звонили колокола, прошли праздничные церковные службы. Особо отличился новгородский архиепископ Макарий. Желая выслужиться перед Василием, он велел отлить огромный колокол и пристроить к Софийскому собору придел в честь Иоанна Крестителя, покровителя княжича. Колокол повесили на колокольне храма Успения Богоматери в новгородском Детинце. Конечно, такое рвение не могло быть незамеченным в Москве, Макария не забыли. Позже он станет митрополитом и наставником Ивана Васильевича, причем очень толковым наставником.
К ребенку приставили новую мамку, ею стала вдова Аграфена Челяднина, сестра Телепнева, вырастившая не одного собственного ребенка. Кормить сына княгине тоже не позволяли, для того привели здоровую, крепкую кормилицу, молока которой хватило бы на троих. С княжича Иоанна сдували пылинки, для престарелого отца он стал главным существом на свете. Только сама княгиня отчего-то была совсем не так весела, ее словно съедала какая-то мысль. Но муж в своей радости попросту не замечал переживаний красавицы.
Аграфена не понимала княгиню, ну чего же так страдать-то? Сын крепкий, вон как грудь сосет, головку уже держит хорошо, видно, что рослый будет. Но Елена ни с кем не делилась своими страхами, только разве вон со старой мамкой Захарихой о чем-то изредка шепталась. Челяднина подозревала, что не все так просто в рождении Иоанна, но держала мысли при себе, чтобы за язык не укоротили на голову.
Однажды она все же невольно подслушала тихий разговор Елены с Захарихой, княгиня спрашивала о каком-то немом. Мамка успокаивала, мол, все в порядке, жив-здоров. Так ничего и не поняв, Аграфена все же не забыла того, что услышала. Кроме того, Елена всякий день истово молилась, выпрашивая прощение в каком-то грехе. Над этим Челяднина долго не размышляла. Понятно же, что княжич вовсе не Василия, кто же поверит, что после стольких лет бесплодности князь, который разменял шестой десяток, вдруг стал отцом? Многие так думали, считали, что истинный отец Телепнев. Разговоров не было, потому как боялись, но думать никто не мог запретить, в том числе и Аграфене про своего братца. Но мальчик рос, и становилось заметно, что обличьем он похож на князя Василия.
Пока дите видели только самые близкие, ребенка не стоило лет до трех показывать чужим. Князь переживал за него всякую минуту. Особенно страшно стало, когда на шейке у маленького Иоанна вдруг вскочил какой-то чирей. Пока гнойничок не прорвало, Василий изводил Елену своими требованиями писать ему, как дела у мальчика, чаще советоваться с опытными боярынями и княгинями, следить за сыном получше. Снова заказывались богатые молебны за здравие княжича. Княгиня, понимая, что гибели ребенка Василий ей не простит, не могла найти себе места. Ее саму давно мучили сильные головные боли и больное ухо, не дававшее заснуть ни на минуту.
Шли месяцы, князь снова и снова наведывался в ложницу к жене, уговаривая родить еще одного наследника. Василия пугало любое недомогание единственного сына, он очень боялся, что с ребенком может что-то случиться, а потому надеялся на рождение второго.
По заснеженным улицам Москвы к Китай-городу спешила княжеская мамка Захариха. Третий день сильно морозило, потому люди передвигались вприпрыжку, поеживаясь. Наверное, потому и Захариха торопилась. Никто не подивился ей, мамка частенько хаживала к своей давней приятельнице Василисе, с молодости были дружны. У Василисы муж давно помер, еще в молодости был то ли удавлен, то ли попросту замерз где-то такой же зимой. Остался сын Еремей, да только был он убогий, ни на что доброе негоден – глух и нем. Лишь мычал да руками махал.
Когда родился мальчик, злые языки твердили, что не Митяя то сын, а братца жены прежнего князя Ивана византийской царевны Софьи Палеолог, который дважды приезжал на Москву. Этот братец уж больно до женского тела охоч оказался, потому и таскали ему в ложницу девок и баб, что поприглядней. Василиса была из таких. Хороша – словами не описать, будь родовитой, знатная была бы невеста, а так голь перекатная. Замужем за княжеским конюхом Митяем, взял он сироту за красу ее да нрав веселый. Но как сын родился, так и пошла беда за бедой. Мало того, что дите оказалось порченое, так и муж пропал. Осталась Василиса одна-одинешенька, но руки не опустила, собрала, что могла, и переселилась с княжеского двора в Китай-город, завелась пироги печь да на торг носить. Потому как хозяйка всегда была знатная, то пироги ее раскупались охотно.
На торге бывшую подругу однажды встретила Захариха, которая много лет так и служила на княжеском дворе. Зашла после той встречи в гости, а как увидела Еремея, так и села на лавку безвольно. Василиса перепугалась:
– Что ты? Что?
– Сын у тебя?..
Пирожница махнула рукой:
