– Да сама знаю, что на старую княгиню похож более родного сына. – Она невесело усмехнулась. – Племянничек все ж… Видно, потому Митяя и удавили, чтоб не болтал лишнего. Кабы я в Китай-город не перебралась, то и мне добра не видать. Грешна я не только своим грехом с царицыным братом. Я ведь сказала, что Еремей помер, крестик на кладбище поставила, пустой гробик похоронив. Поверили, более не вспоминали ни обо мне, ни о нем. Так и живем сколько лет уж… А Еремея взаперти держу, чтоб кто не рассмотрел лишнего. Да только мужик крепкий, даром что убогий, скоро не справлюсь. И сама побаливать стала, годы уже не те, все тяжелее ноги переставлять, обморозилась в прошлом году, пальцы ног огнем жжет на морозе. Криком исхожу иногда. Но жить-то на что-то надо.
Захариха задумчиво смотрела на подругу и ее сына. Сама она ходила в мамках у новой княгини и была пышнотелой и довольной. Тот разговор не прошел даром, через несколько месяцев Захариха снова появилась в доме Василисы с тайным разговором. После того однажды ноябрьской ночью к дому подъехал запряженный хорошим конем возок, в него села хозяйка дома и ее сын, которого никуда не выводили. Где были они до самого утра, никто не ведал, только у Василисы дела круто пошли в гору, пирогами больше не торговала, разве что для своего удовольствия, а вот сына держала взаперти пуще прежнего. Князя в ту пору в Москве не было – уехал по делам, оставив прихворнувшую княгиню одну под присмотром мамки Захарихи.
Еще через месяц сама Захариха истово молилась и делала богатые дары церкви Зачатия Анны, не объясняя почему. Грешны люди, ох грешны всяк своим грехом, что спрашивать про чужой, собственные отмаливать надо. А принес человек дар, попросил за что-то, то ему одному и знать, о чем просил у Заступницы.
Княгиня снова мучилась ухом, видно, застудила где-то, и теперь не находила себе места от дергающей боли. Что только не делали с ней, ничего не помогало! Наконец в ухо покапали какой-то жидкостью, принесенной Захарихой, и боль ненадолго утихла. Она сидела, поглаживая по светлым волосам свою хозяйку, как раньше. Теперь вокруг Елены всегда множество народа, мамки-няньки все княжича стерегут, чтоб чего не случилось. Князь о нем уж так печется, всякий час готов спрашивать, здоров ли, весел ли? О самой жене заботится меньше, чем о сыне. Все верно, жена уже вторая, а сын единственный. Василий поверил в свою мужскую силу и теперь ждал еще одного ребенка. И только три женщины знали княжескую тайну…
Захариха гладила и гладила голову своей любимицы, ее ласковые движения успокаивали боль, и телесную, и душевную. Елена тихонько зашептала:
– Боюсь я… как в глаза ему гляну, так и пугаюсь… А ну как догадается?
Мамка ласково попеняла:
– Чего бояться-то? Смотри, как мы все ловко сделали, на кого твой сын похож? На князя Василия, в чем сомневаться?
Елена кивнула, княжич и впрямь казал черты Василия. Но князь хотел еще одного, каждую ночь уговаривал. Захариха вздохнула:
– Людей вокруг тебя больно много, это не год назад, тогда воли было больше. Ну ладно, что-нибудь придумаем.
Но через какое-то время Елена вдруг, светясь глазами, шепотом сообщила мамке, что… тяжела!
– Как? – опешила та. – Сама? Без?..
– Ага! – кивнула княгиня.
Захариха засомневалась:
– Да ты не путаешь ли?
– Нет, уже и мутить начало. Я все боялась говорить, чтоб не сглазить ненароком.
– Так ты, может, и в прошлый раз сама?.. – растерянно прошептала мамка.
– Может, а может, и нет.
– Да, и так бывает. Иной бабе стоит один раз разродиться, потом не остановишь, дите за дитем пойдут. Дай Бог! Дай Бог! А князю сказала ли?
– Пока нет, – покраснела Елена.
– Скажи. Уж очень он дите ждет. И сомневаться перестанет, с тобой рядом все эта лиходейка Аграфена, глаз не сводит. Подтвердит, что ты с ее братцем и минутки одна не оставалась.
Князь Василий новости очень обрадовался и родившемуся дитю тоже. Теперь перестали болтать и те, кто тайно языки чесали, что не Василий отец Иоанна. Князь не узнал, что второй сын оказался убогим, не слышал и не говорил, был мало к чему пригоден.
Но Захариха все же напомнила Елене, чтоб никогда, даже в страшном сне не упомянула сына Василисы и ее саму.
– Зря стращаешь, я и сама все помню! – фыркнула княгиня. Взгляд княгини не обещал неуемной мамке ничего хорошего. Захарихе стало не по себе, она вдруг почувствовала опасность, но никому ничего говорить не стала.
Однажды Анна поняла, что дочь о чем-то догадывается. Елена вдруг потребовала… показать ей содержимое ларца!
– С чего бы это?! – возмутилась мать. – Я в твои сундуки и дела не лезу!
– О тебе всякое болтают, мол, ворожишь ты! Сама на плаху попадешь и меня подведешь! Или забыла, как князь Соломонию в монастырь за ворожбу отправил?!
Дочь была права, но мать возмущало сознание, что не будь той ворожбы, не быть бы ей великой княгиней московской!
Их спор рассудила… Софья. Почему Елена, никогда не видевшая, как ниоткуда вдруг появляется старуха, ничуть не испугалась, Анна не поняла. Дочь внимательно вгляделась в темный лик Софьи и усмехнулась:
– Вот кто ворожит… Это тебя плетьми бить надо или на костер вести?
Старуха, казалось, совсем не боялась грозной правительницы, напротив, смотрела насмешливо. Елена вдруг вспомнила:
– Ты же не слышишь! Мама, объясни ей, что сожгут на костре за ворожбу.
– Не сожгут! – спокойно ответила Софья.
Вот тут Елена широко распахнула глаза:
– Ты… не глухонемая?!
– Хочешь сама стать правительницей? – вместо ответа поинтересовалась старуха. Ее глаза просто впились в лицо княгини.
– Хочу! – Глаза Елены блеснули вызовом.
– Будешь, – проскрипела Софья, открывая крышку заветного ларца…
Сколь ни умен Михаил Глинский, а свою племянницу проглядел… Он сидел, обхватив голову руками, и тяжело раздумывал. Когда племянница глянулась великому князю, радовался, хотя тот был много старше Елены. Литовки не такие послушные и молчаливые, как московские девицы, но если уж приехали на Русь, то жить пришлось по московским законам, и Елена особой вольности не видела. Но говорила кровь – глаз перед старшими не опускала, норовила все по-своему сделать. Пока просто заставляла мужа бороду брить да помадиться, рынд переодевала в новые кафтаны и мужнино злато на всякие прихоти тратила, было неплохо. Влюбленный Василий меньше о делах думал, чем об угождении юной супруге. Родственники Глинских все из дыр повылезали, себе куска пожирней потребовали. Получили, что просили, недаром же родственники…
Но когда племянница сыновей родила да с Федором Телепневым загуляла почти в открытую, не страшась ни мужа, ни молвы, Михаил Глинский понял, что пора или племянницу в чувство приводить, или что с ее мужем делать…
Разговора с Еленой не получилось, та кричала, что это благодаря ей дядя вообще не в тюрьме, что не смеет осуждать ее за Телепнева, потому как терпеть старого мужа ежедневно тяжело!
– Чего ты хочешь, сама править?
Спросил скорее просто так, чтобы осадить зарвавшуюся княгиню. Пусть поймет, что без мужа она никто. И вдруг услышал:
– А хотя бы и так!
– Что?! – изумленно вскинул на нее глаза князь Михаил. Что она себе мнит? Ничтожество, которое и во
