у Кручека, сохранялись определенные сомнения. Но я надеялся, что Каня, как и раньше, будет опираться в своих делах на опыт и глубокое понимание создавшегося в Польше положения, которые имел его друг и единомышленник Ярузельский. Тем более что последний заверил Каню, что будет всемерно ему помогать.
К сожалению, я ошибался, Каня не оправдал наших надежд, что ускорило его уход с высокого поста.
Он был совершенно прав, когда убеждал Ярузельского согласиться занять этот пост, говоря, что для него «эта шапка Мономаха слишком велика, она не подходит для него».
Теперь мне было интересно, как мой друг Станислав поведет себя в беседах со мной, и был уверен, что хотя и значительно реже, но он не откажется послушать меня, да и сам поделиться своими проблемами. Так и было до самого завершения его политической карьеры в качестве Первого секретаря ЦК правящей польской партии.
Первая наша беседа состоялась практически почти сразу после его избрания, когда я искренне поздравил его с заслуженным успехом в противостоянии с Ольшовским, а он поделился своими переживаниями в связи с тем, что ему пришлось взять на себя такую, как он еще раз повторил, непомерную для него тяжесть и ответственность вместо Ярузельского, который по всем статьям должен был бы и, главное, способен выполнить эту роль в создавшееся сложное время в стране и партии.
В то же время я почувствовал, что Каня по-новому взглянул на себя и дышал уверенностью, что сможет справиться с ситуацией.
Что касается дел партии, то в них он ориентировался значительно лучше Ярузельского, но для меня было сомнительно, что он отдает полный отчет в положении дел в экономике и общегосударственных делах. Здесь его друг был более компетентным, и Каня надеялся уговорить его занять пост премьера.
Так для меня наступил новый этап информационной работы, когда вместо далекого для меня Герека во главе партии и страны встал мой хороший знакомый, весьма дружелюбно относившийся ко мне и никогда не отказывавший во встречах, когда я хотел о чем-то посоветоваться с ним или узнать его оценку событий. Главное состояло в том, что Каня был надежным другом нашей страны и КПСС, убежденным сторонником укрепления польско-советской дружбы и союза.
Можно было ожидать, что новый Первый секретарь ЦК ПОРП будет претворять в жизнь все те принципы партийной и государственной деятельности, за которые он на моих глазах отважно выступал в течение предшествующих десяти лет.
Однако действительность не подтвердила многие наши ожидания. Она показала, что «эта шапка Мономаха» была Кане не по плечу.
При всех своих положительных качествах, он не смог подняться выше смелого тактического бойца до уровня государственного деятеля, способного формировать и отстаивать стратегические цели и задачи правящей партии и государства, охваченного глубочайшим социально-политическим кризисом.
Период руководства партией и страною, выпавший на долю Кани, был исключительно тяжелым. Шла упорная борьба новой нарождавшейся системы государственного устройства против старой, антисоциалистическая оппозиция все шире захватывала своим влиянием рабочий класс и интеллигенцию, выступая с антикоммунистических позиций, тесня монопольное правление партии, которая была вынуждена сдавать один важный рубеж за другим.
В этих условиях Каня не сумел найти путь к восстановлению доверия к партии польских трудящихся, не смог мобилизовать партийный актив вокруг четкой программы выхода из кризиса, которая нужна была как партии, так и всему польскому народу. По существу, у него и не было такой программы, в то время как оппозиция выступала с вполне конкретными лозунгами, привлекавшими прежде всего рабочий класс.
Единоборство Кани во главе все более сомневающейся в нем партии с Лехом Валенсой во главе оппозиции и идущим за ней большинством рабочего класса клонилось в пользу последних.
Для представительства КГБ и для меня лично важно было внимательно следить за развитием положения во всех основных очагах зарождавшихся социальных конфликтов, которые следовали с конца 1980 года один за другим.
Та информация, источники которой находились в партийном руководстве, по-прежнему имела первостепенное значение. Все остальные «очаги», такие, как окружение Леха Валенсы, другие руководящие центры оппозиции, деятельность клерикальных кругов и примаса Польши во главе с католическим епископатом, довольно полно освещались той информацией, которую получали правоохранительные органы и службы безопасности. Сотрудники представительства получали такую информацию на основе соглашения о взаимном обмене оперативными материалами, а также дополняя ее сведениями, получаемыми на доверительной основе в личных беседах с польскими коллегами. Это была та информация, на основе которой польские спецслужбы докладывали свои анализы и оценки положения в стране руководству партии и государства.
Для критической оценки этой информации нужно было знать реакцию руководства ПОРП на оценки спецслужб, а также перепроверять через моих собеседников соответствие этих оценок действительному положению дел в партии и стране. Тем более что они были не свободны от известной ведомственной тенденциозности и учета политической конъюнктуры.
Состоявшийся в середине 1981 года внеочередной IX съезд ПОРП не внес ожидавшегося коренного перелома в положении в партии. Скорее наоборот. Каня, сделав ставку на так называемых центристов, проявил присущую ему энергию и опыт в закулисных делах с тем, чтобы не допустить избрание на съезде в руководящие органы партии тех активных партийных деятелей, которые критиковали его стиль руководства. Так, способные политические руководители Т. Грабский, С. Кочелек и ряд других принципиальных представителей внутрипартийной оппозиции не вошли в новый состав Политбюро и Секретариата ЦК ПОРП.
Таким образом, Каня лишился поддержки наиболее способных партийных деятелей, вместо которых около Первого секретаря оказались люди, подталкивавшие его на бесперспективные компромиссы и конъюнктурные решения, без четкой линии и какой-либо ясной программной установки на выход из кризиса как в стране в целом, так и в партии. В результате руководство партии проявляло растерянность перед стихийным развитием событий, умело направляемых антисоциалистической оппозицией в русло своей программы захвата власти.
Трехмесячный послесъездовский период, который характеризовался лихорадочными метаниями Кани из одной крайности в другую, привел к очередному фиаско его как Первого секретаря. Назрела новая смена руководящей команды в стране.
Решение об отставке Кани и избрании в качестве Первого секретаря ЦК ПОРП Ярузельского свершилось на IV Пленуме 18 октября 1981 года. Этому Пленуму предшествовало новое драматическое заседание Политбюро, на котором решался вопрос об отставке Кани и выборе кандидата для рекомендации Пленуму опять же из двух — Ярузельского и Ольшовского.
На этот раз мне пришлось столкнуться с еще более сложной ситуацией, чем в сентябре 1980 года. По моим достоверным сведениям, полученным перед заседанием Политбюро от ряда участников предстоявшего обсуждения, в том числе из бесед с Ярузельским и Каней, было ясно, что Каня, можно сказать, вошел во вкус положения первого лица в государстве и не имел никакого желания покидать свой пост, забыв начисто о своем прежнем заявлении о несоответствии для него «шапки Мономаха». Он явно не желал критически оценить результаты своего руководства партией.
Ярузельский, в свою очередь, который уже с февраля 1981 года был премьером и вдоволь вкусил неимоверных трудностей управления разрушенным хозяйством страны в условиях глубочайшего кризиса, по-прежнему не соглашался на предложение большинства членов Политбюро возглавить партию.
Третий кандидат — С. Ольшовский, — наоборот, горел желанием дорваться до власти, добиваясь реванша за поражение в сентябре 1980 г. от Кани.
Для нас было ясно, что уход Кани предрешен, предстоящий Пленум ЦК решит это однозначно. Настроение большинства членов Центрального комитета было таковым, что Каня должен был бы проявить инициативу и сам заявить об отставке. Но он так и не понял своего действительного положения руководителя, потерявшего доверие партии, кризис в которой при нем только углубился.
При создавшемся положении шансы Ольшовского резко возрастали, если Политбюро не удастся
