Или клюка в руках слепого. Дурная бесконечность метафор. И физическая любовь — метафора. Вообще вся физиология насквозь метафорична. Если ее изучить глубоко, в ней столько же ответов, сколько, допустим, в языке. Я себя так и называю — 'метафизиолог'. Метафизиолог и собака Павлова — в одном лице.
— Люди обычно делают вид, что понимают, кто они такие. Как протекал ваш путь самопознания?
— Мою книжку 'Небесное животное' прочитал профессиональный психоаналитик. Его диагноз был следующий: 'Ярко выраженная интерсексуальность'. Полезла в словарь, читаю: 'Интерсексуал: организм с невыраженными признаками пола'. Средний род. Небесное животное. 'Зимой — животное / Весной — растение / Летом — насекомое / Осенью — птица / Все остальное время я женщина'. Вопрос: что есть я? — это из тех самых, из утренних. Ответ на этот вопрос дан благодаря книжке 'Небесное животное'. Там я физически что ли себя объединила. Присоединила к себе все свои части, органы, освоила биологию. А в следующей книжке — 'Второй язык' — освоила свою биографию, присоединила себя-девочку, себя-девушку. Присоединение и опора на мое время, на род, не на свою матку, а на мамину, бабушкину, которую ей недавно удалили, и так далее.
— В форме вашего стиха поражает отточенная минималистская афористичность и — соединение 'матерного с метафизическим'. Как это получается?
— У меня перед глазами, как морковка у осла, идущего за ней, некое идеальное стихотворение. В нем нет слов. По стройности своей это некая кристаллическая решетка, что-то среднее между таблицей Менделеева и таблицей умножения. Пытаешься заполнить изначальную гармонию словами так, чтобы ее не нарушить. Между прочим, матерные слова укрепить в этой идеальной структуре гораздо проще, чем такие, например, как 'Бог' и 'душа'. Я написала новый цикл 'Песнь песней', а потом решила его проанализировать и посчитать все упоминания частей тела. На 500 строк у меня оказалось свыше 70 наименований частей тела, из которых можно собрать практически весь организм. Там есть всё — от клетки до полного человека. Нет только 'сердца' и 'души'. Будем надеяться, что это — все стихотворение. А то, что в стихотворении мало строк. Я не могу создать силовое поле, которое держало бы больше 16 строк. И даже не видела, если честно, убедительных образцов. Вообще, я считаю, идеальное стихотворение умещается в один выдох.
— Ваши стихи подобны интимному дневнику. Но вы, я знаю, ведете и настоящий дневник. Что он вам дает?
— Стихи создаются в голове. Еще одно преимущество минимализма: нет черновиков. Дневник пишется рукой, и много чего открывается в процессе самого писания. Вообще, я считаю, у цельного человека должны быть три поставленных вещи: голос, почерк и походка. Больше ничего не надо, чтобы сразу его узнать. Поэтому почерк для меня вещь мистическая. Я считаю, например, что письма надо писать красивым почерком. Это — ласка на расстоянии. Твоя рука, идущая по бумаге, прикасается к тому человеку, которому пишешь. Рука знает нечто большее, чем я. Поэтому дневник это как бы разговор с собой настоящей, ориентация на местности: 'Где находимся подруга? Что видишь? Похоже, что мы дома'.
— Дома — дочки. Что это для женщины и поэта? Испытание?
— Это их надо спрашивать, как они справляются с таким испытанием. Я справляюсь легче, а они — каждая по-своему. Младшая, относясь ко мне с большим юмором и глубиной. Как-то накануне 1996-го муж спросил, какой бы я хотела получить подарок на Новый год. Я сказала: 'Письмо от Бродского'. Это была как бы формула невозможного. К несчастью, доказанная судьбой. Через три недели Бродский умер. А 'письмо от него' я нашла под подушкой. Лиза напечатала на машинке: 'Я прочел твои стихи. Они мне очень понравились. Пиши еще. Иосиф БроЦкий'. Я вклеила это письмо в дневник.
— Не означает ли для вас чтение чужих книг, стихов — чтение писем, написанных лично вам?
— Только это и означает. Я читаю, мысленно отвечаю на написанное, переворачиваю страницу и вдруг нахожу там ответ на мой вопрос. Так я читала Мамардашвили, Юнга. Недавно так прочитала сборник стихов Вениамина Блаженного. Жил в Минске 80-летний старец, и вдруг как бы находишь в ящике письмо от него. Мне принесли книжку стихов Игоря Чиннова — какая там цельность, какой путь, какая последовательность! А вообще в этом году я все время читаю Пушкина, потому что преподаю его детям в студии.
— И Пушкина читаете тоже как лично к вам обращенное?
— Мало того, что он мне пишет. Он — является. Еду в метро, входит пьяный старик, садится рядом, говорит: 'Хочешь стихи почитаю?' — Я говорю: 'Хочу'. И он мне читает 'Полтаву'. Практически всю. Мы едем пять остановок. Читает классно, по-настоящему, как нужно. Красивый поставленный голос. Потом вдруг остановился. Я говорю: 'Еще'. Он говорит: 'А иди ты на.! Ты, дура, все равно ничего не понимаешь, дерьмо цыплячье иерусалимское!' И заснул у меня на плече. И я поняла, что это — Пушкин. Он воплотился в этого мужика. Для того, чтобы сказать мне, что я ничего не понимаю. Так что с Пушкиным у нас все нормально.
