безопасности этот вопрос решат самым точным образом.
При этих словах никто не удержался и каждый с подозрением взглянул на свою чашку, так, словно эти отпечатки видны были простому глазу.
– Дон Лотарио, будьте добры, положите чашку, блюдце и ложку каждого в отдельный конверт – вот они приготовлены.
Дон Лотарио проворно поднялся, достал из буфетного ящика большие конверты и, сверяясь с именем на конверте, стал очень осторожно, пользуясь салфеткой, складывать приборы в соответствующие конверты.
– Подождем, пока дон Лотарио закончит. И если к тому времени ничего нового не выяснится, будем считать наше собрание закрытым.
Ветеринар тем временем заклеивал конверты и аккуратно складывал их на буфет.
Пока он этим занимался, все хранили молчание. Некоторые курили. Другие не отрывали взгляда от дона Лотарио. Привратница вздыхала. Гертрудис жестикулировала, вроде как разговаривая сама с собой, а швея застыла точно статуя.
Скоро все чашки, кроме тех, из которых пили дон Лотарио и Плинио, были сложены в конверты. Все по- прежнему молчали. Дон Лотарио сел на место – рядом с Плинио. Тот теребил мочку уха. Священник, побарабанив пальцами по столу, далекий от всего, что происходило рядом и, должно быть, казалось ему детскими играми, сказал:
– Ладно, сеньор Мануэль, если других указаний не будет, я пойду. Я, как всегда, в вашем распоряжении. О результатах исследования вы мне потом расскажете. Ужасно интересно!
– С большим удовольствием и прошу прощения, что вынужден был так поступить: я выполняю свой долг.
– Разумеется, я вас понимаю.
И он вышел, очень серьезный, высоко неся голову.
– Итак, можете идти, если хотите, – сказал Плинио, поднимаясь.
Все задвигали стульями и один за другим, кроме Гертрудис, почти не разговаривая, с мрачным видом вышли из столовой, а потом и из квартиры.
Плинио с доном Лотарио вошли в кабинет и уселись друг против друга, у столика рядом с кушеткой, в кресла, где, если верить рассказам, коротали свои сиесты рыжие сестры. Оба молчали, несколько озадаченные.
– Принести пивка? – спросила Гертрудис, заглядывая в дверь.
– А разве осталось? – удивился Плинио.
– Осталось, потому что дон Лотарио велел купить еще.
– Дева Мария! Ну так неси.
– И ветчину, конечно? Хоть мне и не поручал никто, ни бог, ни черт, я купила окорок. Должны ведь сеньориты как-то заплатить вам за всю эту мороку по их милости.
– Ты хорошо поступила, Гертрудис.
Она принесла поднос и, пока мужчины разливали пиво, стояла в стороне и хитро на них поглядывала.
– О чем ты там думаешь? – спросил начальник, посмотрев на нее.
– Я вот стою, Мануэль, ломаю голову, понять не могу, что ты нам говорил сегодня о чашках и этих напечатках или отпечатках, как их там, не знаю.
– А то, что кто-то сюда приходил и шарил в тайнике, ты поняла?
– Это конечно. Это ясно как божий день.
– Ты, конечно, знаешь, где этот тайник.
– А как же! Миллион раз я поднимала эту картину, когда прибиралась в комнате.
– Ну и, как ты думаешь, кто приходил сюда тайком?
– Честное-благородное, не знаю. Из тех, кто сегодня был, никто не мог. Тут уж грабители или тайна какая. Все одно к одному – и в тайник лазали, и сеньориты пропали… А те, кто сегодня приходил, не грабители, да и тайны в них нет никакой.
– А ты знаешь, где сеньориты держали ключ от тайника?
– Не знаю, сеньор. Наверное, в ящике, в комоде, где и остальные… Ну да это я так только думаю.
– Послушай-ка, – прервал ее Плинио, почесывая висок, и по его лицу скользнуло сомнение. – Ты вчера убирала комнату дона Норберто?
– Нет… Нет, сеньор. В кабинет я вхожу только по субботам. А почему вы спрашиваете?
– Нипочему.
– Может, вы думаете, что я…
– Ладно, ступай…
– Так вы объясните мне про эти самые напечатки?
– Объясню. Это те отпечатки, которые оставляют наши пальцы, когда мы к чему-нибудь прикасаемся.
