можно, надо только ни в коем случае не терять присутствия духа.
…Когда позади порога Коновалов перевалился с воды в моторку, первое, что услышал, были сердитые слова Лазарева:
— Ну, парень, вдругорядь со своими опытами ко мне не приезжай, хватит с меня и одного разу!
4
Тонуть Женьке Коновалову пришлось, когда шел ему десятый год. Родители в то лето вывезли их с братом из Ленинграда в деревню, прилепившуюся на берегу тихой речушки. Женька хранил в памяти прошлогоднее свое лето и прошлогодние свои «заплывы», когда он только научился держаться на воде, и потому в первое же утро один побежал на речку.
Вода была не то что мутная, а какая-то темная, и в этой темени таилась коварная неожиданность: дно почти от самого берега уходило куда-то в глубину. А Женька не подумал о разведке: сразу бултыхнулся и поплыл… Плавал он самым древним из известных стилей — по-собачьи, но в противоположность родоначальникам стиля движения его были беспорядочны, суетливы, он быстро притомился и решил отдохнуть, став на дно. А дна под ногами не оказалось…
— А-а-а-а-а!..
На это ушли последние силы и весь запас воздуха. Он лихорадочно вдохнул, но вместе с воздухом в рот попала вода, горло перехватило, и Женька увидел, как улыбчивое утреннее солнце перекосилось вдруг от жалости к нему, сорвалось с небосвода и плюхнулось рядом в речку — сноп слепящих искр…
Очнулся Женька от боли: кто-то вцепился в волосы, пытаясь вырвать все разом. Но фокус не удался, и его грубо кинули на песок. Осторожно открыл глаза: над ним склонилась русалка.
Самая настоящая. Увидев, что он жив, села рядом и устало произнесла:
— Дурак!..
С этого дня Женька стал бояться воды.
Он по-прежнему бегал на речку, энергично раздевался, энергично кидался с берега в объятия прохладных струй, энергично делал несколько взмахов руками и… энергично поворачивал к берегу. Нет, он не разучился плавать и мог проплыть довольно большое расстояние, но только вдоль берега — в полосе, где глубина не превышала его роста и где, в случае необходимости, он мог в любой момент стать на ноги.
Если же случалось, что, опустив ноги, он не нащупывал дна, внутри у него мгновенно холодело, поднималось дурманящее облако страха. В панике Женька принимался колотить по воде руками и ногами, пока не выбирался на мелководье.
После такого мышцы долго-долго не могли восстановить растраченную силу. И казалось: заплыви он на три метра — нет, даже на метр дальше, — пошел бы опять ко дну. Потребовалось невероятное усилие самолюбивой мальчишеской воли, чтобы победить страх. Но навсегда осталось в тайниках памяти истошное «А-а-а-а-а…». Осталось, как невыплаченный людям долг за свое спасение.
И все эти годы, с ранней весны до глубокой осени, он умел выкраивать время для свиданий с рекой.
В 1946 году семья Коноваловых переехала в Новосибирск, и теперь сама величественная Обь заискивающе плескалась у Женькиных ног. Он переплывал с левого берега на правый и обратно без отдыха — и не чувствовал усталости.
Потом решил попробовать переплыть реку в шторм: дождался дня, когда дул резкий ветер, и поплыл. Ветер дыбился против течения, бугрил воду, срывал с волн гребни, кидал в лицо. Женька спокойно переплыл реку туда и обратно и сделал такой вывод: главное — следить за волной и, когда она проскочит, вдохнуть. Вовремя вдохнуть. А остальное — все, как обычно.
Тогда Коновалов решился на эксперимент. Однажды он оставил на пляже одежду и со свертком под мышкой, в котором лежали старенькие рубашка, брюки, ботинки, отправился берегом вверх по течению; отойдя порядком, облачился в содержимое узелка, зашел в воду и поплыл вниз по течению, к тому месту, где оставил одежду.
В это время мимо проходила лодка. Увидев паренька в рубашке, брюках, ботинках, на лодке забеспокоились:
— Эй, держись, мы сейчас!..
Ему стоило немалого труда отговориться от помощи доброжелательных людей, объяснить им, что специально полез в воду одетым, желая проверить, насколько одежда стесняет движения пловца.
Впоследствии Женьке не раз приходилось объясняться во время подобных заплывов с добровольными спасателями. Однако в конце концов он приучил завсегдатаев реки к своим «чудачествам» и, встречаясь с лодками, нередко слышал что-нибудь вроде:
— Не обращайте внимания, это одержимый из мединститута: опыты, видите ли, ставит!..
Сначала он делал заплывы от элеватора до пляжа вдоль берега, а потом решил махнуть в одежде через Обь. И обратно. И — ничего, переплыл. И в другой раз. И в третий…
Вывод какой сделал? Плыть, конечно, тяжелее: затруднено скольжение. Главное — экономное расходование сил: не частить движений, ритмично чередовать напряжение и расслабление. И, само собой, следить за дыханием.
Шли годы. Коновалов проштудировал курс наук, положенный студенту-медику, и с головой окунулся в работу. Судьба благоволила к молодому хирургу: через три года после завершения учебы он стал работать в Институте экспериментальной биологии и медицины, где все дела подчинены человеческому сердцу. Больному сердцу.
Две-три минуты отпущены хирургу-кардиологу в битве за жизнь. Научному руководителю института профессору Е. Н. Мешалкину удалось раздвинуть эти границы до десяти минут.
Отвоеванные у смерти минуты увенчаны Ленинской премией.
За время существования института в нем сделаны тысячи операций на сердце. Коновалов ассистировал профессору, участвовал в операциях своих старших коллег; наконец пришел день, когда он сам, в собственных ладонях ощутил трепещущее, жаждущее исцеления сердце.
Это были удивительные, ни с чем не сравнимые мгновения, и ему подумалось: подобное дано пережить хирургу лишь во время первой встречи с человеческим сердцем. Потом убедился, что событием становится каждая такая встреча… Удивительные, ни с чем не сравнимые мгновения, делающие профессию хирурга-кардиолога лучшей на земле. Да, лучшей, в этом он теперь не сомневался. Работа стала целью жизни, сконцентрировавшей на себе все помыслы, и он отдавался ей с радостью.
Правда, в глубине сознания, наряду и одновременно с этими основными помыслами, жила и тревожила, все время тревожила мысль о трагическом недоразумении, в результате которого из верного друга вода превращается в смертельного врага людей. Коновалов еще не знал, что со временем борьба с этим недоразумением станет второй, но не менее важной, нежели первая, целью жизни. Он еще пока неосознанно накапливал факты, сведения, наблюдения. Повсюду. В том числе и в операционной.
О чем свидетельствовали наблюдения за сердцем? Коновалов начал понимать, что сердце и сосуды — великолепнейшая саморегулирующаяся система, имеющая чрезвычайно большой запас прочности. Система, которая может приспосабливаться к самым разнообразным условиям. Следовательно, можно с уверенностью утверждать, что в несчастьях на воде сердце повинно менее всего, тогда как медицинские эксперты в большинстве случаев склонны видеть причину смерти именно в этом.
Но если не виновато сердце, тогда что же приводит к гибели? Может быть, судороги, о которых Коновалов наслышан еще с детства? Надо проверить.
И на протяжении целого месяца он делает заплывы в осенней Оби. Увы, эксперимент не приносит успеха: судороги ни при чем.
Однако он не спешит тут же перечеркнуть их, как возможную причину трагедий. Что, если для «получения» судорог мало одного фактора — длительного пребывания в холодной воде? Что, если здесь должны присоединяться факторы психологического порядка — скажем, отсутствие поблизости берегов, полное одиночество? Надо проверить.
