в ее годы как белка в колесе вертелась. У нас в семье восемь душ было моложе меня. Мать с утра до вечера меня подгоняла. На первую обувку я сама себе заработала.
И вот теперь, когда, казалось, рассчитывать было не на что, мне вдруг повезло. Сначала одной русской девушке-регулировщице понадобилось сшить блузку. Она обратилась к пани Ковалик, но у той не нашлось времени – на пасху была назначена свадьба, и портниха направила девушку ко мне. Я растерялась – предложение было таким неожиданным – и, разумеется, испугалась ответственности, но в конце концов согласилась. Решила испытать свои силы. За шитье взялась сразу. Волновалась страшно. Блузка должна была получиться удачной, – за мной наблюдали все домашние. Мне важно было убедить бабку, что и за четыре месяца можно кое-чему научиться. И все обошлось. Блузка сидела превосходно.
– Сколько времени ты потратила? Один день? Молодец, Катажина, белоручкой тебя не назовешь, – похвалила меня хозяйка.
Регулировщица Таня была довольна и спросила:
– Можно принести еще? У нас девушек много, и всем нужны кофточки.
Работа закипела. С утра до вечера сплошные блузки. Расплачивались девушки кто деньгами, а кто продуктами.
Я подружилась с Таней, которая приходила чаще других. Как-то она посоветовала мне съездить в Бельск: там проходит линия фронта и туго с продуктами; если повезти туда сало, его можно обменять на шерстяной отрез. Я рассказала об этом хозяйке:
– Не знаю, как быть. Конечно, это не прогулочка. Но у меня ведь ничего своего нет. Если развалятся мои деревяшки, придется ходить босиком. Бабка скажет, чтобы я сама себе на обувь заработала, но тогда уже не будет такого удобного случая. Меня они с Викторией совсем заели, а мама неизвестно когда приедет. Все-таки хотелось бы попытаться, только где взять сало?
– Сало – это пустяки. Я тебе одолжу. Если дело выгорит – вернешь.
Еще несколько дней я прикидывала, ехать или нет. В конце концов решилась, конечно, тайком от бабки. В советской комендатуре благодаря Тане я получила пропуск.
– Береги эту бумажку как зеницу ока. Она дает право на проезд в военных машинах. При проверке ничего другого и не нужно, – предупредила меня Таня и проводила на контрольно-пропускной пункт, где в тот день дежурила ее подруга. Там она со мной распрощалась, не забыв попросить дежурную побыстрее отправить меня в сторону Бельска.
Началось ожидание. Мне казалось, что любому прохожему понятно, чего я жду и куда еду. От стыда я готова была сквозь землю провалиться. Машины проезжали в разных направлениях. Наконец я увидела открытый «виллис», в котором сидел сержант с забинтованной головой. Оказалось, что он едет в Бельск и может прихватить меня. Лица его под бинтами невозможно было разглядеть, но голос внушал доверие. Это было важнее всего. Я устроилась рядом с ним, и сразу на душе стало легче. Ехали мы быстро, было холодновато. Но я совсем приободрилась. Промелькнули окрестные деревеньки, и, не успела я оглянуться, мы уже были в Вадовицах. Дальше Вадовиц я прежде никогда не бывала. Впрочем, пейзаж ничуть не изменился: по обеим сторонам дороги тянулись такие же ровные поля, кое-где еще покрытые снегом. У правой обочины шоссе выстроились длинные колонны мотопехоты. Солдаты сновали среди грузовиков, лежали на крышах кабин; кое-кто, заметив в «виллисе» сержанта с женщиной, весело нас приветствовал.
Миновали еще какое-то местечко. Я догадалась, что это Андрыхув. И не успела я подумать, что же делать дальше, как мы въехали на окраину Бельска.
Когда «виллис» остановился, я вышла из машины, поблагодарила сержанта и зашагала вперед.
О господи, да здесь же война! В двух шагах от контрольно-пропускного пункта я услыхала выстрелы, очень громкие, словно стреляли за соседним домом. Когда немного погодя пальба стихла, я огляделась по сторонам. На улице было совершенно пусто – ни души. Куда идти? В город нельзя, там уже фронт. Может, лучше вернуться на контрольно-пропускной пункт?
Но это означало бы поражение. Я еще раз огляделась. Неподалеку, за пустырем, начиналась аккуратно застроенная улочка, показавшаяся мне тихой и безопасной. Только бы не пришлось далеко ходить…
И я пошла по этой улочке. Стрельба отдалялась. Вдруг я услыхала, что меня окликают, и, обернувшись, увидела какую-то женщину. Она стояла в дверях дома и делала мне знаки.
Через полчаса я тем же путем возвращалась назад, радуясь, что так быстро и удачно все сделала. Вместо сала в моей сумке лежали два шерстяных отреза.
«Если вернусь благополучно, – подумала я, – один отрез отдам хозяйке». На контрольно-пропускном пункте подвернулся грузовик, на котором я отправилась в обратный путь. Теперь меня распирало от радости. Я уже забыла, как боялась этой поездки, и строила планы на будущее: отрез я продам, вырученных денег хватит не только на сало, кое-что даже останется. Поеду снова. Буду ездить столько раз, сколько удастся. Наконец-то у меня появятся собственные деньги. Куплю полуботинки, сошью новое пальто и бабке за все смогу платить.
Кальвария встретила меня звучавшим из репродуктора хейналом.[3] Было только двенадцать.
Я вприпрыжку мчалась домой. Поездка удалась на славу. Я была довольна собой. А бабка сразу же на меня напустилась.
– Шатаешься неведомо где полдня, а теперь явилась – есть небось захотела? Виктории два раза пришлось за водой ходить. Лежит теперь, надорвалась. Жрать-то все мастера, а работать некому. Дождешься, выставлю я тебя в один прекрасный день из дому…
Я промолчала. Очень уж редко случалось мне испытывать чувство превосходства над бабкой. Сделав вид, будто ее речь меня не касается, я поставила сумку, театральным жестом вытащила из нее два отреза прекрасной, стопроцентной бельской шерсти, расправила их и положила на стол. А сама отошла к окну – словно хотела полюбоваться на дело своих рук со стороны. Постояла с минутку, небрежно скинула пальто и, не торопясь, налила в таз воды.
Бабка замолчала на полуслове, а тетка Виктория, лежавшая на диване с компрессом на голове, даже привстала от неожиданности. Потом обе подбежали к столу и молча уставились на отрезы. Первой бросилась в наступление бабка:
– Откуда у тебя эта материя? Где стащила?
