Даун?
— Это были мелкие коммерсанты, иногда даже крестьяне. В основном обыкновенные, простые люди. Большинство из них никогда не покидали своих мест. Они не воевали, были освобождены от воинской повинности.
Снова освобожденные от воинской повинности. Калон пытался что-то вспомнить… Он нашел. Колбасник тоже был освобожденным от воинской повинности, равно как и арестованный людьми Эрлангера крестьянин. Наконец-то проявилось что-то общее, объединяющее их. Но какой из этого можно сделать вывод?
Калон мысленно вернулся к обыску в доме Эрбаха. Он вспомнил того типа, принадлежащего к знаменитой ССД. Что-то тут не клеилось.
— Что настораживает вас в деятельности Дауна? — спросил он.
Улыбка сошла со сразу же ставшего жестким лица Соболина.
— Пассивное сопротивление режиму, смехотворная пропаганда.
Это было ошеломляющим! Те же самые слова! Слова, сказанные Эрлангером. Именно эти слова передал Калону Кост.
Он понял, и у него на спине выступил холодный пот. Главное — не выдать себя. Он закурил новую сигарету.
— Понятно, — спокойно сказал он. — В таком случае наши цели не столь уж различны.
— Я начинаю этому верить, — сказал русский.
Они смерили друг друга долгим взглядом. Соболин продолжал:
— Опасность действительно велика, и мы должны ее взвесить. Это война, герр Ренс, если мы не сможем воспрепятствовать ей: моя страна и ваша, какими бы они ни были. Скажите мне, что думает по этому поводу ваша страна?
— Примерно то же самое, — ответил Калон.
Соболин наклонился к Калону:
— Я предлагаю договор, герр Ренс. Наши интересы здесь сходятся.
Так как Калон молчал, он добавил:
— Если эта организация действует на западной территории, то мы заинтересованы в том, чтобы освободить вас. Мы все оказались в дураках, нас провели.
За кого, собственно, принимал его Соболин: за дурака или за простодушного человека? Однако обеспокоенность русского была Калону понятна.
Затем Соболин долго говорил о выводе советских войск из Восточной Германии и о передаче Восточного Берлина коммунистическим немецким властям.
— Главное — не препятствовать этому, — убеждал он Калона.
— Действовать надо срочно, — сказал Калон.
Соболин облегченно вздохнул.
— Что вам известно? — спросил он.
— Вы разочаровываете меня, — поморщился Калон.
Он расслабился в кресле и сейчас уже не казался опасным. Но его взгляд… Соболин злился на себя, что недооценил своего собеседника.
— Хорошо, — сказал он. — Я делаю вам честное предложение: закончить дело за сорок восемь часов. Ваши документы останутся у меня. В случае затруднения вы позвоните. Вам гарантирована безопасность на сорок восемь часов. По окончании этого срока мы встретимся независимо от результатов.
Калон нахмурился.
— У меня есть лучшее предложение, — сказал он. — Давайте действовать вместе.
Русский не мог прийти в себя от восторга. Он не сомневался в благонамеренности того, кого он называл герром Ренсом.
— Я попрошу вас только заехать в мой отель, — сказал Калон.
— Хорошо.
Они встали, и Соболин в знак доверия протянул Калону его пистолет. Они вышли из здания и сели в ЗИЛ. На этот раз Соболин сидел рядом с Калоном на заднем сиденье.
Было поздно, и улицы были безлюдными. Снова шел дождь, и Калон молил Бога, чтобы он не погасил пожара в ангаре.
ЗИЛ остановился перед отелем. Калон открыл дверцу, когда Соболин сказал:
— Советую не забывать, что я принял все меры предосторожности.
— Не беспокойтесь, — процедил Калон.
Выходя из машины, он увидел, что один из людей Соболина встал у входа.
Главное для него — осторожность и гибкость. Он шагал по скользкой доске, переброшенной над пропастью: один неверный шаг — и смерть.
Хозяин гостиницы сидел в своем кабинете. Он поднял голову. Его взгляд несколько оживился при виде нацеленного на него пистолета…
— Это вы?…
— Встаньте!
Мужчина тяжело поднялся, смочив языком пересохшие губы. Его круглый живот дрожал под расстегнутым жилетом.
— Даун еще здесь? — спросил Калон.
Хозяин гостиницы кивнул.
— Проводи меня к нему… И без глупостей.
Калон пропустил его вперед и спрятал пистолет под пальто. Они поднялись по лестнице, и толстяк указал на дверь.
— Он здесь.
Калон подошел к двери, нажал ручку, обнаружив, что дверь не заперта, и вошел. В комнате было темно, и из угла до него доносилось ровное дыхание.
Он зажег свет и быстро подошел к кровати. Гельмут Даун проснулся и сунул руку под подушку.
— Не стоит, — предупредил Калон.
Даун медленно убрал руку.
— Не будем терять времени, — сказал Калон. — Хочу довести до вашего сведения, что это я находился в квартире, напротив колбасной лавки Мюллера. Сообщаю вам также, что вскоре после вашего визита Лаймен умер.
Даун сел на кровать. Его тщедушное тело не было создано для физической борьбы.
— Кроме того, у вас на хвосте ГПУ, — добавил Калон.
Он допустил ошибку и вместо запугивания вызвал сопротивление Дауна. Тот быстро наклонил голову и, откусив пуговицу сорочки, с вызовом взглянул на Калона.
— Остановитесь! — крикнул Калон. — Я пришел к вам как друг.
Слишком поздно. Даун уже откинулся назад, губы его посинели, а широко открытые глаза смотрели неподвижно. У яда оказалось слишком быстрое действие.
Даун не понял его. В течение долгого времени он жил в состоянии нервного напряжения. Он предпочел смерть аресту.
Калон быстро вышел из комнаты, зашел в свою и взял чемодан.
Выйдя на улицу, он направился к своей машине. Человек Соболина следовал за ним. Калон открыл заднюю дверь, чтобы поставить чемодан, и позвал:
— Эльза.
Машина была пуста. Эльза исчезла.
Когда машина остановилась на площади, Соболин сказал:
— Вы знаете, что делаете. Я думал, что Дункан…
— Он тоже был только одним из звеньев в цепи, — резко перебил Калон.
Он, оттого что не несет больше ответственности за девушку, чувствовал внутри себя не облегчение, а какую-то пустоту…
— Я ненадолго.
