Я объяснил ей, что житель я городской, а не деревенский и что не очень-то мне по вкусу работать на ветру и на солнце, как приходилось работать, спасаясь от голодной смерти, с тех пор как я пустился на поиски счастья, потеряв все, что имел раньше. Рассказал, будто в Буэнос-Айресе коварный друг интригами выжил меня с выгодной должности, а сам занял мое место, и что потом искал я своей доли, кочуя по внутренним провинциям, но неудачи преследовали меня, и теперь вот приходится возвращаться на родину, чуть не протягивая руку за подаянием. Одним словом, наговорил ей с три короба, а она слушала с большим интересом и сочувствием, разок даже как будто прослезилась…
В это время забежали двое возчиков выпить по стакану вина, и я вышел во двор.
Возчики торопились и тут же поехали дальше. Донья Каролина кликнула меня.
– Ну что ж, – сказала она, – если хотите, попробуйте, поживите здесь несколько дней.
– Да что тут пробовать! Если останусь здесь, так уж на всю жизнь! – произнес я с восторгом.
– Как знать!… Одним словом, плачу я вам теперь пятнадцать песо, а потом… если дела пойдут хорошо… в общем, там видно будет… Я дам вам кое-какую одежду, еда у вас всегда будет, а спать можете в гальпоне, возьмите себе несколько подстилок и пончо, чтобы укрыться.
Я так и заплясал от радости.
V
Уже вечерело, когда я снова вышел во двор и увидел там старика свинопаса, который вернулся домой с заходом солнца. Сидя у порога гальпона на бычьем черепе, он посасывал сигару, а в открытую дверь виден был жарко пылавший в очаге огонь и густые клубы дыма, скрывавшие от глаз даже стены.
– Отдыхаем, земляк? – спросил я, чтобы завязать разговор.
– Так и есть, приятель, – охотно отозвался старик, – покуриваю, пока вода закипит да мясо поджарится. Не желаете ли зайти, выпить зелененького мате[3]?
– С удовольствием, дружище дон…
– …Сиприано, к вашим услугам, – откликнулся старик. Он держал в руке окурок сигары и то и дело поглядывал на него, словно сокрушаясь, что сигаре скоро придет конец.
Мы вошли в гальпон. В очаге ярко пылали сырые дрова, рассыпая искры и источая густой, едкий до слез дым; у самого огня кипел огромный, черный от копоти чайник, рядом стояла внушительная деревянная коробка с листьями мате. На огне жарился кусок мяса, очевидно, отрезанный от висевшей во дворе туши, тут же стоял кувшин с соленой водой. Сарик любил жить в свое удовольствие. Он втащил в помещение бычий череп, я уселся на другом черепе, и мы принялись попивать мате и вести неторопливую беседу,
– Откуда же вы прибыли, дружище? – спросил дон Сиприано, поднося мне чашечку горького мате. – Ведь вы не местный, не правда ли?
– Нет, я не местный, но скоро стану им, – ответил я.
– А, вот это хорошо. А где думаете работать, если не секрет?
– Думаю, здесь. Буду помогать хозяйке.
– Вот и отлично! А то некому бедняжке помочь с тех пор, как скончался ее муженек… вот уже чуть не год прошел… Женщина не должна оставаться одна, раз уж походила в парной упряжке… Как бы ловка она ни была, а с мужской работой ей не управиться.
Я не сразу понял, что хотел сказать старик, но намек был достаточно ясен. Протерев слезившиеся от дыма глаза, я ответил, посмеиваясь:
– Одна!… Не так-то уж она одинока, если вы с ней.
– Сдается, дружище, дым вам глаза выел и вы не идите, что сделали со мной годы… А если бы мы топили овечьим пометом и курили дорогой табак, вы бы сразу увидели, что я уже стар и вам не помеха.
Я рассмеялся. А старик, помолчав немного, снова завел разговор о хозяйке.
– С тех самых пор, как похоронили ее муженька, царствие ему небесное, донья Каролина ни на кого не смотрит, – к ней и не подступиться! Молодой женщине, – а она ведь еще молодая, – ясное дело, чего-то не хватает! И хоть она и работящая, и встает ни свет ни заря, а вести торговлю ей одной не под силу, бедняжке…
Он отхлебнул мате и продолжал:
– И добрая она, хозяйка… Бывало, еще при покойном муженьке тут такое шло веселье и угощение… А сейчас она подбирает всех бездомных щенков и возится с ними, как с детьми… Я тут ни в чем не нуждаюсь, а ведь я хилый старик, который и глотка воды-то не стоит… И она всем делает добра много, в округе нет ни одной хижины, где бы ее не любили и не благословляли.
– Да это клад, а не хозяйка, я бы здесь, кажется, на всю жизнь остался.
Старик поглядел на меня с усмешкой, зажег сальную свечу и продолжал:
– Знаете, что вам нужно сделать? Поведите с ней приятный разговор, окажите ей внимание… Вы, сдается мне, парень неглупый и годитесь на большее, чем гнуть спину на работе, а ей, бедняжке, нужна компания… Послушайте старика, который много повидал на своем веку, делайте, как он советует, и все у вас пойдет хорошо… А теперь давайте-ка повернем вертел да польем мясо рассолом, пусть дожаривается потихоньку… Вот увидите, жаркое будет на славу! Для этой работы я еще гожусь.
Я достал нож и огляделся, где бы поточить его, размышляя о словах дона Сиприано, которые задели меня за живое. Неужели придет конец моим злоключениям и я заживу спокойно, честной жизнью: хорошая жена, всегда лишний песо в кармане, нетрудная, приятная работа, стаканчик вина, когда вздумается, вкусная еда, мягкая постель…
– Сколько их приходило наниматься, а она еще никого не выбрала, – продолжал дядюшка Сиприано. – И раз уж она захотела вас испытать, значит, дело наполовину сделано. Действуй смелей, парень!
Я только собрался ответить, как услышал, что донья Каролина зовет меня.
