Слово это, вообще-то, французское и не имеет точного эквивалента в английском. Роман Кингсли Эмиса опубликован в 1960 году, когда в Англии, спустя тридцать лет после первой публикации на континенте, впервые появился запрещенный цензурой текст романа Д. Г. Лоуренса «Любовник леди Чаттерлей». («Неужели вы думаете, что вам захочется, чтобы эту книгу прочитала ваша жена или ваши слуги?» — вопрошал незабвенный Мервин Гриффит-Джоунз, обвинитель по возбужденному по этому факту делу об ответственности за непристойное поведение в суде Олд Бейли.) Представление англичан о Франции как о фантасмагории бесконечного совокупления имеет давнюю историю. «Считается, что французы знают о любви и о том, как ею заниматься, больше, чем любой другой народ на земле», — утверждал два столетия тому назад писатель Лоренс Стерн, и это мнение сохраняется и поныне. Летом 1997 года газета «Пипл» напечатала вклейку на четыре страницы— «Запрещенные французские секреты секса» с «эксклюзивными выдержками» из запрещенного доклада под редакцией некой мадемуазель «Enorme Poitrine»[42]. (По этой «потрясающей груди» сразу видно, что это выдумка англичан: ежедневный красочный парад «девиц с третьей страницы» в дешевых газетенках доказывает, что английские мужчины без ума от женских грудей.)
Помимо полезных советов, таких как «стоя на коленях, женщина не сможет стимулировать себе клитор, потому что ей придется оторвать руку от пола и она упадет», этот материал давал возможность полюбоваться многочисленными фотографиями моделей в чулках и подвязках. И во французских трусиках.
Это увлечение заграничной сексуальностью раскрывает маленькую ужасную тайну, на которой зиждутся отношения между полами в «респектабельном обществе» и говорить о которой не принято. Учебные заведения XIX века, которые, как предполагалось, выпускали из своих стен идеальных англичан и англичанок, наделяли и тех и других, при условии, что они обучались раздельно, совершенно разным отношением к жизни, и даже в браке им приходилось до самой смерти вести раздельную и неравноправную жизнь. Герой клубной среды — солидный, лишенный воображения индивидуум с курительной трубкой, который неизменно заказывал пудинг с изюмом, — в обществе дам всегда чувствовал себя не в своей тарелке, потому что воспитывался в одном чисто мужском заведении за другим. При наличии такой глубокой пропасти между полами иерархия, существовавшая в общественной жизни, не могла не находить продолжения в самых интимных отношениях.
Лицемерие немалого числа англичан, которые выставляют себя людьми высокоморальными, а сами занимаются развратом, принимает такие формы, что даже трудно поверить. Вместе с промышленной революцией возникли большие города, которые позволяли безнаказанно заниматься тем, что невозможно в более ограниченных сообществах с более упорядоченной жизнью. Считается, что еще в 1793 году в одном только Лондоне было 50 тысяч проституток. Сорок лет спустя еще один исследователь перечислял, из какой среды они появлялись:
«Модистки, портнихи, работницы на производстве соломенных шляпок и в скорняжном деле, швеи-шляпницы, шелкомотальщицы, золотошвейки, швеи на обувном производстве, продавщицы в лавках дешевого платья или работницы у дешевых портных, кондитеров, продавщицы в сигарных лавках, лавках модных товаров и на благотворительных распродажах, множество служанок, завсегдатаи театров, ярмарок, танцевальных залов, которые отличаются безнравственным поведением почти во всех местах общественного отдыха в больших городах. Назвать даже приблизительно число тех, кто регулярно занимается тайной проституцией в различных слоях общества, не представляется возможным».
Уличных проституток часто одевала хозяйка борделя и, пока они искали клиента, посылала приглядеть за ними своего человека на случай, если они попытаются скрыться вместе с одеждой.
К 1859 году полиции было известно о 2828 борделях в Лондоне, цифра, которая, по мнению журнала «Ланцет», была вполовину занижена, исходя из того, что на улицах насчитывалось до 80 000 проституток. Средоточием их бизнеса была Хеймаркет, где на многих лавках красовались объявления «Постели внаем». Гулявший в сумерках по Хеймаркет Федор Достоевский столкнулся с целыми армиями запрудивших улицу проституток — пожилых и молодых, привлекательных (Достоевский считал, что «во всем мире нет женщин красивее англичанок») и дурнушек.
«Все это с трудом толпится в улицах, тесно, густо [писал он]. Толпа не умещается на тротуарах и заливает всю улицу. Все это жаждет добычи и бросается с бесстыдным цинизмом на первого встречного. Тут и блестящие дорогие одежды и почти лохмотья, и резкое различие лет, все вместе… В Гай-Маркете я заметил матерей, которые приводят на промысел своих малолетних дочерей. Маленькие девочки лет по двенадцати хватают вас за руку и просят, чтоб вы шли с ними. Помню раз, в толпе народа, на улице, я увидал одну девочку, лет шести, не более, всю в лохмотьях, грязную, босую, испитую и избитую: просвечивавшее сквозь лохмотья тело ее было в синяках… Но что более всего меня поразило — она шла с видом такого горя, такого безвыходного отчаяния на лице, что видеть это маленькое создание, уже несущее на себе столько проклятия и отчаяния, было даже как-то неестественно и ужасно больно. Я воротился и дал ей полшиллинга. Она взяла серебряную монетку, потом дико, с боязливым изумлением посмотрела мне в глаза и вдруг бросилась бежать со всех ног назад, точно боясь, что я отниму у ней деньги».
Такую картину трудно забыть. Защитники викторианского Лондона — тогда величайшего города на земле — могли сказать, что Достоевский был там очень недолго, поэтому вполне возможно, что его рассказ — сплошные выдумки, основанные на каком-нибудь незначительном факте. Но подобные сцены запечатлел и Ипполит Тэн, французский профессор философии, приезжавший в Лондон в 1860-е годы.
«Больше всего [писал он] вспоминается Хеймаркет и Стрэнд вечером, когда нельзя пройти и сотни ярдов, чтобы не наткнуться на двадцать проституток; некоторые просят купить стакан джина, от других слышишь «это мне на арендную плату, мистер». Создается впечатление не разврата, а крайней, жалкой нищеты. От этой скорбной процессии на этих величественных улицах становится дурно, это ранит. Мне казалось, что я вижу бредущих мимо мертвых женщин. Вот где гноящаяся рана, вот настоящая язва английского общества».
В других европейских странах куртизанка могла приобрести респектабельность; существовало общепринятое пространство для
Но в викторианской Англии все выглядело невероятно убого отчасти потому, что все делали вид, что этого бизнеса не существует, и отчасти потому, что это было проявлением коммерческой сути отношений между мужчинами и женщинами в самом неприкрытом виде. Проститутку нигде не принимали, потому что вне пределов реальности, определяемой кошельком клиента, ее просто не существовало. По мнению Тэна, «в результате не остается ничего кроме выражения похоти, незатейливой и грубой».
Это явление было таким вопиющим, что просто изумляет, как англичане могли закрывать на него глаза. Но пока кто-нибудь вроде начавшего целую кампанию журналиста У. Т. Стеда из газеты «Пэлл-Мэлл» не обращал их внимания на эти проявления дурного вкуса, англичане предпочитали не замечать их. В 1880 -е годы Стед купил тринадцатилетнюю девочку по имени Элиза Армстронг и переправил ее в безопасное место в Париже, доказав, что существует торговля, удовлетворяющая аппетиты англичан — любителей девственниц. Был сделан вывод, что «Лондон или, скорее, те, кто торгует в нем белыми рабынями, — это крупнейший мировой рынок торговли человеческой плотью», и это сыграло немалую роль в повышении в 1885 году брачного возраста для женщин до шестнадцати лет. Среди газетных статей перед Первой мировой войной встречаются сказочки о том, что, хоть и ненасытность англичан-мужчин — факт общепринятый, все англичанки остаются просто розочками, чистыми и неподкупными. Настоящая опасность не в Англии, она, несомненно, исходит от иностранных торговцев белыми рабынями. Под типичным заголовком «ДЕВУШКИ ПРОДАЮТСЯ В БЕСЧЕСТЬЕ. ЛОНДОН — ЦЕНТР ОМЕРЗИТЕЛЬНОЙ ТОРГОВЛИ» газета «Ньюс оф зе уорлд» поместила представленное заместителем комиссара полиции сообщение о том, как иностранные импресарио
