Переключимся на то, насколько я ненавижу моего братца в этот момент.
- Эту ткань я купила, потому что думала, что из нее выйдет хорошая полоса для Шейна, - рассказывает мама. - Но вот возникла у нас трудность с тем, что на ней вышить.
Дайте мне амнезию.
Вспышка!
Дайте мне новых родителей.
Вспышка!
- Твоя мать не хотела никому наступать на мозоль, - рассказывает папа. Он откручивает индюшачью ножку и начинает скоблить мясо на тарелку. - В голубых делах надо быть очень осторожным, потому что все у них чего-нибудь да значит на секретном коде. Ну, то есть нам не хотелось, чтобы люди не то подумали.
Мама наклоняется, чтобы зачерпнуть сладкого картофеля и положить мне в тарелку, со словами:
- Твой отец хотел черную кайму, но черный на фоне синего значил бы, что Шейна возбуждал секс в коже, ну, ты знаешь: рабство и дисциплина, садомазохизм, - рассказывает. - Эти полосы на самом деле как бы помогают ориентироваться оставшимся в живых.
- Чужие люди увидят нас и имя Шейна, - говорит папа. - Не хотелось бы, чтобы они не то подумали.
Все блюда начинают медленный обход по часовой стрелке вокруг стола. Фаршированное. Маслины. Клюквенный соус.
- Я хотела розовые уголки, но розовые уголки и так на всех полосах, - говорит мама. - Это нацистское обозначение гомосексуализма, - поясняет она. - Твой отец предложил черные уголки, но это означало бы, что Шейн был лесбиянкой. Напоминает женские лобковые волосы. Черный треугольник напоминает.
Отец говорит:
- Потом я захотел сделать зеленую кайму, но это, оказывается, значило бы, что Шейн был мужчиной- проституткой.
Мама говорит:
- Мы почти остановились на красной кайме, но это значило бы фистинг. Коричневая - значила бы скэт либо римминг, мы точно не выяснили.
- Желтый, - продолжает отец. - Значит водные забавы.
- Светлые оттенки синего, - говорит мама. - Значат только постоянный оральный секс.
- Однотонный белый цвет, - продолжает отец. - Значит анальный. Еще белый мог означать, что Шейна возбуждали мужчины в нижнем белье, - говорит. - Не помню, в каком именно.
Мать передает мне стеганый чехол с еще теплыми булочками внутри.
Похоже, всем придется сидеть и есть вокруг стола, по которому перед нами расстелен мертвый Шейн.
- В итоге мы просто сдались, - говорит мама. - А из материала я сделала хорошую скатерть.
Между сладким картофелем и фаршированным папа спрашивает, глядя в тарелку:
- Знаешь что-нибудь про римминг?
Знаю, что за едой об этом не говорят.
- А про фистинг? - спрашивает мама.
Говорю - 'знаю'. Не поминая Мануса и его служебные порножурналы.
Мы все сидим у синего погребального савана, вокруг индейки, более чем когда-либо напоминающей большой запеченный труп животного; в фаршированных блюдах полно по-прежнему узнаваемых органов: сердце, пупок и печенка, в густой от жареного жира и крови подливке. Ваза с цветами по центру стола - как букет на крышке гроба.
- Передай мне, пожалуйста, масло, - просит меня мама. И спрашивает отца:
- Не знаешь, что такое 'фельшинг'?
Так, это уже слишком. Шейн мертв, но он больше чем когда-либо в центре внимания. Предкам интересно, почему я никогда не прихожу домой - вот именно поэтому. Все их больные, жуткие беседы на темы секса за ужином в День Благодарения - мне такого не вынести. Все время: Шейн то, да Шейн это. Зря, конечно, но то, что случилось с Шейном, сделала не я. Знаю, все считают, будто я виновата в произошедшем. А правда в том, что Шейн разрушил эту семью. Шейн был плохой и мерзкий, и он умер. Я хорошая и послушная, и меня забыли.
Тишина.
Все это случилось, когда мне было четырнадцать лет. Кто-то по ошибке бросил в ведро полный баллон лака для волос. Мусор сжигал Шейн. Ему было пятнадцать. Он высыпал кухонное ведро в горящую бочку, а там горел мусор из туалетного ведра, и баллон с лаком взорвался. Это был несчастный случай.
Тишина.
А о чем я бы сейчас поговорила с родителями - так это о себе. Рассказала бы, как мы с Эви снимаемся в новом рекламном марафоне. Моя карьера модели брала взлет. Я хотела рассказать им про своего нового парня, Мануса - но нет же. Будь он хороший или плохой, живой или мертвый, Шейн все равно полностью занимает их внимание. А мне всегда остается только злиться.
- Слушайте, - говорю. Слова просто рвутся с языка.
- Я, - говорю. - Я последний ребенок, который у вас, ребята, остался, поэтому вы начали бы, пожалуй, уделять мне хоть немного внимания.
Тишина.
- Фельшинг, - понижаю голос. Уже успокоилась. - Фельшинг - это когда мужик дерет тебя в жопу без резинки. Выпускает заряд, потом лезет ртом тебе в анус и высасывает собственную теплую сперму, плюс всякую смазку и фекалии, которые там могут быть. Вот что такое фельшинг. Туда же может относиться, а может и нет, - продолжаю. - Потом поцеловать тебя и передать сперму с фекальной массой тебе в рот.
Тишина.
Дайте мне контроль. Дайте мне спокойствие. Дайте мне сдержанность.
Вспышка!
Клубни батата как раз такие, как я люблю: сахарно-сладкие, но в хрустящей корочке. Фарш чуть суховат; передаю маме масло.
Отец прочищает глотку.
- Шишечка, - произносит он. - По-моему твоя мама имела в виду слово 'флетчинг', - говорит. - Это значит нарезать индейку тоненькими полосочками.
Тишина.
Говорю: 'А', - говорю. - 'Ну, извините'.
Мы едим.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Только не надо думать, что я рассказала родителям о происшествии. То есть, как водится, закатывала какую-то отдаленную истерику в телефонной трубке, ревела про пулю и комнату неотложки. Ни о чем подобном здесь и речи нет. Я сказала родителям в письме, как только смогла писать, что отправляюсь сниматься для каталога в Кэнкан, в Мексику, для марки 'Эспре'.
Будет шесть месяцев солнца и веселья, я буду упражняться высасывать липовые клинья из длинношеих бутылок мексиканского пива. Парни просто обожают наблюдать, как крошки этим занимаются. Представляете, мол, себе? Парни.
Она любит одежду от 'Эспре', отвечает мне в письме мама. Пишет: а что если, раз уж я буду в каталоге 'Эспре', может быть, постараюсь пробить ей скидки на рождественский заказ?
