Глава 33
Задача решена
Эти размышления прервал рокочущий басок. Он говорил с мягкой укоризной:
— А ты ведь нарушаешь предписанный тебе режим лечения!
Она вскинула глаза. Улыбающийся Рашков сидел прямо против нее, отделенный только метровой шириной стола.
— Ох! — произнесла она. — Не заметила…
Чуть не сказала: «Как ты вошел?», но ведь он в своем кабинете.
Рашков продолжал:
— Забываешь, что ты еще не совсем здорова. Надо помогать восстановительным силам организма. Тебе пока не следует так увлекаться работой. Ты должна соблюдать ритм труда, отдыха, сна.
Сна? А может быть, он и вовсе не нужен.
Она это не сказала, только подумала.
— Пойдем-ка погуляем в лесопарке, — предложил Рашков.
И вот они снова среди этих деревьев и кустов, но теперь совсем иных.
Творящим дыханием весны напоена природа. Невидимый за густой зеленью, сгорает закат. Лиловые и белые гирлянды сирени пахнут трепетно и нежно. С утомленным, ровным гудением пролетела одинокая пчела. Еще неуверенно, словно настраиваясь, где-то вблизи и вверху начал свою песню соловей и смолк.
Прихотливая тропинка завела их в глубокую чащу. Кругом ни души, словно ближайший город за тысячу километров.
Они вышли на маленькую поляну. Мощные раскидистые дубы вперемежку с белеющими березами и пирамидальными елями обступили ее.
Закат догорел. Прозрачные сумерки вытеснили яркий день. Тишина стала еще глубже. Синее безоблачное небо медленно холодело, зеленело. Четче вырезался лунный серп. И там, над лесом, проступила вечерняя звезда.
С незапамятных времен обращало к ней взоры человечество. Вечерняя и утренняя, она радовала его своим блеском и красотой, недаром назвали ее именем богини красоты и любви. Загадочная, веками она пленяла воображение.
Когда люди уже почти вс» знали о Марсе и вс» о Луне, еще мало было известно о Венере.
Но разуму и воле человека нет преград. Сперва советская «Венера-4» села на таинственную планету. Затем ее облетели снаряды-роботы.
А позже — первые посещения людей.
И вот теперь отважный отряд человечества, вооруженный последними достижениями техники, с огромными трудностями, с риском для жизни переделывает природу своевольной планеты, готовит ее к заселению. А она, Герда, хотя и занята здесь полезным делом… да ведь тут заменить ее несравненно легче, а там она приобрела уже немалый опыт, который теперь зря пропадает…
И все же… не только печаль.
Рука растет.
И Рашков…
Он ласково касается сильно удлинившейся культи.
— Только не совсем понимаю, — говорит Герда, — ну, рука удлиняется. Вижу, чувствую. Но почему ее развитие в строго предопределенных формах? Растут кости. Вырастет запястье, кисть, все мелкие косточки, пальцы, ногти. Все расположится нормально; займет свои места…
— Сомневаешься?
— Теперь уж нет.
— Ну и тем более удивляться не следует. Тебя ведь не удивляет, что из семени развивается то, чего в нем нет. Определенная форма данного вида с характерными для него корнями, стеблем, ветвями, листьями, цветами, с определенным циклом развития. Не удивляет, что из крошечного яйца вырастает полный животный организм со скелетом, мышцами, мозгом, нервами, кожей, волосами, органами пищеварения, внутренней секреции, размножения, с наследственными инстинктами, повадками. А ведь все это гораздо сложнее, чем одна рука.
— Правда, — задумчиво говорит Герда.
Полнота ощущения жизни все более захватывает ее. Наверно, это и оттого, что, хотя Герда вынуждена была вернуться на Землю, она и здесь нашла для себя творческий труд. Здесь, в Институте комплексной медицины, где разрабатываются вс» новые и новые проблемы. И она начинает приобщаться к разработке их, правда еще первыми, робкими шагами…
Или все-таки главное сейчас — Рашков?
Он смотрит на нее такими ласковыми, доброжелательными глазами — о нет, не только доброжелательными.
И тут вечернюю тишину прорвали звуки.
Сначала тихие, нестройные.
Это опять попробовал музыкальное горло соловей.
Он настроил свой инструмент и уже уверенно, властно наполнил лес пением.
Негромкое, оно казалось необычайно сильным. Короткое щелканье, разливистые рулады, ритмичный щебет, звон тончайших колокольчиков сменяли друг друга.
Словно произвольно, случайно менялись и переходили друг в друга ноты, звонкость, тембры. И в то же время было в них что-то неуклонно закономерное, словно подчиненное замыслу композитора.
Тысячи лет назад пели соловьи. Тысячи и сотни лет назад слушали их люди, и всегда с замиранием сердца, с восхищением перед великим композитором — природой. И еще через многие тысячи лет вот такими же ароматными вечерами будут слушать эту песню. И на Венере, и на Марсе будут — будут! — петь соловьи.
Поэты и прозаики пытались описать соловьиную песнь. Знатоки делили ее на «колена». Но нет никаких «колен». Есть только мощная, торжествующая, наполняющая весь благоговейно прислушивающийся мир песня любви.
Когда Герда, придя к Дине, стала сбивчиво излагать ей свои соображения относительно антисонного препарата, она с изумлением увидела, что и Дина тоже смущена. От ее авторитетного тона не осталось и следа.
— Да, — сказала она, — наши гипнологи окончательно убедились, что дело не только в препарате.
— Так почему спим? И клонит ко сну?
— Знаешь, — сообщила Дина, — они пришли к выводу, что все же не удалось еще окончательно преодолеть рефлекс.
— И нет выхода? — разочарованно произнесла Герда.
Дина вынула из стенного шкафчика рулон пленки и положила его перед недоумевающей Гердой.
— Что это?
— Запись биотоков коры головного мозга нормально бодрствующего человека.
— И что же?
— Ее подключают к мозгу другого человека или того же самого, когда наступает час его периодической потребности во сне. Подключают после приема антисонного препарата. Одну и ту же запись можно использовать много раз.
— Думаешь, окончательно уничтожит потребность во сне?
— Уничтожает. Уже доказано. Оказывается, в то время как мы работали, пытаясь улучшить состав антигипнотоксина, другая группа физиологов производила на себе эти опыты. Они не спят уже по неделе и больше и чувствуют себя великолепно.
