в нее спрятала. Переступив порог мамашиной квартиры (та переехала на Манчестерскую), она, не раздеваясь, развязала папочку и протянула листок Гертруде Борисовне.
– Что это? Диета? – заквохтала тетка, поднесла листок к окну и, далеко отведя руку, прочла:
И Раймонда отправилась предъявлять документ по местам требования.
Сначала она вылетела в г. Ростов-на-Дону, где – на белом-белом корабле – ее ждал-поджидал белозубый капитан. Он устроил в ее честь ужин с шампанским... («Ты бы видела каюту: шик!! Последний писк!!») Сын капитана преподнес ей цветы!..
Тем временем Третий Ангел вострубил, и люди услыхали: Чернобыль. И третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки.
А Раймонда плыла себе и плыла: по Дону-батюшке, по Волго-Дону, по Волге-матушке, по Волго-Балту – и ее воды были сладки. Под сладкое тиканье часиков забывался на ее груди капитан...
В Ленинграде была пересадка: капитан отбыл в Ростов-на-Дону – жить с нелюбимой женой и растить любимых внуков, а Раймонда, в знак благодарности пригласив базовую жену Корнелия, поехала к молдавскому садоводу – срывать сладкие, сладкие плоды.
За это время я, кое-как сопрягая «сердечную непосредственность» с правилами казенного слога, составила бумажку, в которой просила объявить полковнику благодарность, и отправила ее в учреждение со сверхъестественным адресом – Москва, Красная площадь...
Раймонда вернулась с причесочкой и загорелая; злая базовая жена тащила ведра черешни и абрикосов. Хотела бы с ним остаться? – спросила я Монечку.
– Да ну, жарко, – ответила она. – Не для моего здоровья климат.
Потом все же выяснилось, что на самом деле не пришлось для ее здоровья.
– Он уже старый, – тактично сформулировала Раймонда, морщась досадливо и с жалостью.
К мужчинам она была особенно сострадательна.
Новая жизнь! Не во всем, конечно, но в главном. Раймонда по-прежнему влюблялась в новых мужчин. Операция не вернула ей паспортный возраст. Как это объяснить, я не знаю, а Раймонда, видно, не задумывалась. Она врала направо-налево, что ей двадцать пять. Действительно врала – ведь по новой дате рождения ей было меньше годика. Она без конца просила мое бархатное платье – «на концерт», «в театр» и даже «в музей» (читай: в ресторан, в ресторанчик, в какой-нибудь шалман). И всякий раз какой-нибудь новый юноша, не старше двадцати, возвращал мне пакет с этим платьем на мой пятый без лифта... Раймонде все же тяжело было подниматься, а что она говорила кавалерам – я не знаю. Наверное, уж что- нибудь да придумывала.
Но ударным событием этого периода явилось второе пришествие ангела Феди. И, возможно, это был не прежний Федя из прежней жизни, а новый Федя из новой жизни. Кто может поручиться, что нет?
И они зажили словно по-новому. Перелицованная жизнь имела тот же цвет, но чуть более яркий, еще не выгоревший оттенок.
Зимой они с ангелом даже вкусили загородного люксу. Монька не хотела, чтобы Федя заметил, как она задыхается, как медленно поднимается в свое жилище под крышей. И они поселились в хибарке ангеловых корешков. Обводный на месяц расцепил объятия, чтобы сомкнуть их навек.
Снег был белый, огонь в печке был яркий. В Новый год Раймонда неловко взяла кипящий чайник – и опрокинула кипяток себе на ногу. От лютой муки она ухнулась в обморок. В травматологическом ей наложили мазь, и она заплакала. Ее стали стыдить, но оказалось, что мазь перепутали: не для заживления дали, а что-то для разъедания. Ясно, Раймонда рассказывала про это с удовольствием: всегда-то с ней происходило небывалое и опять она, черт возьми, была героиней дня! Они так извинялись, ты бы видела!! А Федя, если бы ты знала, такие перевязки делает – будьте любезны! Лучше любого доктора, серьезно я тебе говорю!
Короче, все шло лучше некуда. Раймонда, это которая у тебя по счету шкура? Третья, что ли? А х... – пардон! – а черт его знает! – у Раймонды на щеках прелестные ямочки.
Федя стал постоянным ночным слушателем Монечкиных фирменных часиков. Но мне все равно казалось, что это не часики вовсе, а, может быть, бомба с часовым механизмом... Вот-вот взорвется! Ложись!.. Да ты, ты ложись, Монечка!
Куда там.
...Она вскарабкивается ко мне на пятый этаж – и с ходу:
– Как тебе наша талия, ммм?..
Ворох новостей. Садовод прислал открытку. Да ты читай, читай, я специально притащила: «Любить тебя есть цель моя, забыть тебя не в силах я!» Ну сказано – застрелись! Слушай, ты же эту кофточку все равно не носишь?..
Раймонда сидит на диване, качает ногой в драном чулке, курит «Беломор» («Гертруде только, слышь, не говори!») – и ссыпает в рот пригоршни лекарств. Вид у нее победный и хитрый.
– А я на работу устроилась!..
Как это? У Моньки – вторая группа инвалидности, нерабочая. То есть вскоре после операции стала рабочая – но не для бара же! А она, конечно, подалась в свой бар. Может, ей надо было себе доказать. А может, ничего она не доказывала, а просто захотелось – и пошла: целый день на ногах, дымина, гвалт, ну и рюмочка-другая, не без того, надо думать. За несколько месяцев довела себя до нерабочей группы. Где же сейчас работать?
Да не важно где. В одной конторе. Главное – как я устраивалась! Ты послушай! Это же а-нек-дот! Короче, на флюшку пошла, как на казнь: сразу же эту кастрюлю с ручками в нутре видать. Что делать? Ну, думаю, все, конец. Тут эта, которая ответы дает, отвернулась, я – р-раз! – вытащила себе из коробочки нормальный ответ: на «Р» взяла, чтоб похоже было... Не повезло какому-то Рындичу. Вторым номером программы – проверка этого, ну что там космонавтам проверяют? – вестибулярного аппарата. Мне по должности положено: оформить собрались монтажником хорошего разряда. Там такое, значит, кресло, тебя крутанут, крутанут, еще крутанут, потом встала, руки вперед – и пошла прямо-пряменько! Мать честная! А у меня только что кровь из вены брали натощак – думаю, я и без кресла сейчас шмякнусь. Тут же на моих глазах трех мужиков крутили: один зашатался, как зюзя, другой – брык! – и с катушек, даже носом пропахал, а третий говорит: нет, вы лучше уж так вытурьте, не сяду. Короче, всех забраковали к едрене-фене. А мне врачиха после говорит: вас в космос надо, замечательный ваш аппарат! Я говорю: знаю, но мне пока не по должности. Ну, самое страшное – терапевт: он же трубкой слушает, заключение пишет! Я так подгадала, чтобы к самому концу приема заявиться, ну вот чтобы вот две-три минуточки осталось... Влетаю. Он сидит – уже бутерброды наворачивает, а главное – нет, это просто Бог! – не наш сидит, а совершенно новый, первый раз меня изволит видеть. Разложила я перед ним все свои бумажечки, говорю: чего всухомятку питаться, я бы вас борщом накормила! Ну, слово за слово – оченно мы, видно, им понравились! Подмахнул не глядя. Так что я теперь – слушай внимательно – экс-пе-ди-тор! Правильно сказала? Вот. На машине весь день катаюсь. Почти на личной. И шофер молодой, неженатый. Почти.
Ну, можно подумать, Раймонда, тебе прямо-таки износу нет! Все течет, а только ты одна не меняешься. Часики в твоей груди стучат-постукивают ритмично и громко. За это времечко уже умерли: королевский пудель Патрик и твой бедный отец Арнольд Аронович. Он все же не вынес ампутации второй ноги. Давным-давно умерла первая жена Глеба. Вышла замуж твоя дочь. Родился сын дочери, твой внук (!),
