Кабирия с Обводного канала (сборник)

кажется, только чтобы увидеть тебя, я сотворила эту Северную Америку, а заодно и Южную, и нашу с тобой Евразию, и все остальные материки этой большой и скудной планеты, где нам не судьба быть вместе, а сила притяжения которой так велика, что падающий из разжатых пальцев стакан (со мной всегда так), еще не успев долететь, разбивается вдребезги.

Анклав для двоих Святочный рассказ

1

Хотя облезлый Glamourr (кот восьми лет) еще целых полмесяца мог обеспечивать мне крышу и провиант, я в срочном порядке свалила из того гнездышка. Короче говоря, когда госпожа по фамилии van der (дальше не помню), вверившая мне свое вдовье сокровище, экстренно вернулась с калифорнийских вакаций, я уже устраивала свой ночлег под мостом на другом конце Амстердама.

В день бегства у меня оставалось как раз полчаса, чтобы собрать свои непритязательные манатки. Я рассортировала кладь ручную (ха-xa: какую же еще?) – на маленькие кучки – затем быстро увязала каждую из них в прозрачный полиэтиленовый мешочек. Получилось мешочков пятнадцать. (Мне повезло: в кухне вдовы я нашла целый рулон этих одноразовых – чем-то родственных презервативам – пластиковых кисетов для сэндвичей.)

Эти емкости, набитые моим мелким и очень мелким барахлом, выглядели почти как на картине, автора которой не помню, хотя изображение люблю. Классический сюр: берег водоема, земляная насыпь, а по ее склону, рядами и колоннами, в тупом поступательном энтузиазме, ползут из воды (ползут в воду?) крепко-накрепко завязанные у горлышка, притом трогательные своей пузатостью, мешочки с водой. Повторяю: я люблю эту картину. Но грозди мешочков, каждый размером с мини-барсетку, я накрутила совсем не поэтому.

Просто вы не знаете нидерландских лестниц. Особенно тех, что являются как бы позвоночной осью двухуровневых жилищ. Дело даже не в том, что чужие ступеньки – крутeньки, хотя не без этого. Если б я была, оборони меня бог, школьной училкой, я бы объясняла своим недорослям – именно на примере нидерландских лестниц – что такое прямой угол. (По поводу этих архитектурных деталей мой американский «экс», вернувшись как-то к столику кафе из труднодоступного ватерклозета, молвил, что-де, a law-suit is waiting to happen[10]. К тому же упомянутые пиратские трапы, в их традиционном исполнении, имеют шириной не более полутора аршинов. На таких лестницах не разойдутся не то что две дамы в кринолинax, но непременно ввязнет в травматогенную ситуацию даже одна-единственная дама – в джинсах и с чемоданчиком.

Однако люди, как правило, не боятся трудностей, которые создают сами, – поэтому, например, свою мебель аборигены древней Батавии, то есть потомственные флибустьеры, традиционно вволакивают в жилища (выволакивают из жилищ) непосредственно через окна. Для этого следует привести в действие сугубо мужской – словно бы абордажный – механизм крюков, тросов и колесиков, хитроумно устроенный под самым коньком крыши, а вряд ли таким механизмом воспользуется кукующее на птичьих правах антропоморфное существо, которое желало бы стать и вовсе невидимым.

То есть я.

Так что пришлось мне спускать мои мешочки по лестнице кубарем. Затем выкатываться вслед за ними самой. Затем, внизу, узелки эти я побросала в большой черный мешок для мусора. Так-то поудобней тащить: на плече. Не считаю безоговорочным изречение своя ноша плеч не тянет, но все же.

2

Основная досада состояла в том, что «делать ноги» пришлось из-за подвернувшейся работенки. Вот уж точно: лучшее – враг хорошего, ведь кот кормил меня вполне сносно! И главная досада – если бы, скажем, соблазнившая меня работенка оказалась постыдной (хотя в Батавии постыдных работ не существует, здесь позорно безделье) – но нет: подвалила мне вполне респектабельная халтура, и была она связана, и смех и грех, опять же с нивой школьного образования. Но об этом чуть позже, сейчас мне некогда, потому что надо сначала рассказать, откуда взялся этот поляк, который мне так «удружил». (А разве нет?! Кавычки надо бы снять!)

Он возник, кажется, в кафе «MIRAKEL» – точно не скажу, – но зато помню отчетливо, что был-то он вовсе и не поляк (мысленно такой «nick» дала ему я), а являлся как раз потомственным подданным королей Оранских, хотя и на удивление маленького роста – поэтому-то я и воспринимала его как иноземца. Он был «повернут» на польском языке и литературе, а потому работал толмачом; его толстушка-жена была вывезена им непосредственно из Кракова.

Вот ему-то я и позвонила наутро после побега. Спасибо моей природе: несмотря на румынско- еврейско-литовскую кровь (а может, именно благодаря такому крюшону), выгляжу я, говорят, как наполеоновская коханка, Мария Валевска. Так что у меня хватило ума назваться Гражиной-Викторией, а не просто Викой – причем назваться так еще в первую нашу встречу, то есть когда этот, под стать жене, колобочек заторчал от моих рисунков. («А по-польски, – я состроила тогда покаянную, очень покаянную мину, – нет, увы, не говорю, потому что выросла, так получилось, в Москве».)

Этот коротышка подрабатывал в вечерней школе: как можно догадаться, он преподавал там падким до экзотики чудакам польский язык. (С самим этим поляком общалась я на английском.)

В первое же утро после побега мне удалось позвонить ему из уличного телефона, с элегантной иронией обрисовать ситуацию (как будто пересказывая комедию положений, где главным персонажем была вовсе даже не я) и полувопросительно (полупросительно) сообщить, что перезвоню вечером.

3

И вот как выглядит тот самый вечер.

Двадцатого третье декабря. На улице, по дьявольскому совпадению, резкое падение температуры до минус двадцати трех, что для жителей Низкоземелья (где замерзшие каналы в последние лет двадцать можно увидеть лишь на старинных картинах) – итак, для жителей Низкоземельного Королевства – это казус, феномен, однодневная, но более чем ощутимая катастрофа, и не только экологическая, но социальная (если не сказать, нравственная). Могу себе представить (нет, не могу), сколько так называемых смешанных пар – в роковом поединке возле домашней газовой горелки – проходили в тот вечер сказочное испытание на прочность любовных уз: вот она, от перенапряжения выпучив очи дивочи, пытается – хотя бы чуть-чуть – повернуть вентильный клювик в сторону спасительной риски warm[11],– вот он, внешне сдержанный автохтон, намертво сцепив резцы, клыки и заодно зубы мудрости, проявляет свою резистентность не на жизнь, а на смерть – то есть бьется за то, чтобы клювик вентиля оказался поближе к синюшной, экономически разумной отметочке koud [12].

И вот, именно в такой-то вечер, когда я, уже давным-давно осушившая чашечку кофе, шестой час