хочется, и пить. О, а вот у костра народ что-то по кружкам разливает, может, и мне нальют.
— Мальчики, а не угостите даму? — солдаты дружно обернулись. Я им помахала. Нахально стибрила у одного пустую емкость и подставила разливающему. Тот, усмехнувшись, налил почти полную. Ммм, пахнет травками какими-то, наверное, местный чай. И на вкус ничего. Махом выпила половину. Ой, что это? С трудом отдышалась, а вот смеяться надо мной не надо. Налили тут, понимаешь, самогонку, градусов под 65. Хо! Хар-рошая вещь. Меня тут же повело. А что? Не я ли недавно жаловалась, что нервы надо лечить? Отличное проверенное средство! Так же махом выпила оставшуюся половину и подставила кружку раздающему снова. Тот налил.
Вот знаете ли, а мне в последнее время нравится народ шокировать. У них что, никогда не видели лечащую нервы женщину? Ааа, это мои ноготочки рассмотрели. Ну и ладно. Мне стремительно хорошело. Я скинула плащ.
— Спасибо вам, милые! Вот знаете как вы вовремя! — я раздвинула двоих у костра, устроившись между ними, — А вот знаю я вас, думали даму споить? Ничего у вас не выйдет. Полукровки, знаете ли, живучие.
А дальше я помню смутно. Вот народ отошел от удивления. Вот мы уже рассказываем друг другу анекдоты и клянемся в вечной дружбе. Вот к нам присоединился народ от соседнего костра, и еще, и еще. Вот песни поем. Вот я у костра танцую 'страстный танец восточных дев'. Вот Курц ругается. Основной смысл типа 'нечего ребенка спаивать'. Это он о ком? А как поэтично и многоэтажно выводит. Я не была уверена, что он вообще знает нехорошие слова. Жаль, что кроме основного смысла, я ничего не понимаю, видимо переводчик барахлит. Хочу понимать! А нет, все понятно. Вот он несет меня куда-то. Все.
Проснулась я где-то.
Кажется, это шатер Кравера. Ага, вот перегородка вроде похожа, только мы вчера на другой половине были. И как я здесь очутилась?
Вспомнила. Вот думаете, мне плохо, голова болит и похмелье в самом разгаре? А ни фига. Можете мне завидовать со страшной силой. В жизни похмельем не мучилась, хотя и бывали поводы, что называется 'редко, но о-о-очень метко'. Вот такая особенность организма.
А вот то, что помню все урывками, не есть зер гут. Я ничего важного не пропустила? Итак, вот я попить попросила. И мне налили. Интересно, а на что они рассчитывали? Что я не буду пить? Ну так 'чаек' у них просто замечательный, надо бы рецепт взять. Чтобы я вот такое вытворяла, это меня надо хорошо, очень хорошо напоить, а тут всего-то грамм триста и было то. Мы с подружками и много больше потребляли. А вот что я там с танцем изображала? Народу хоть понравились мои пьяные дрыгания? И что бы было, не появись Курц? Кстати, а что он там, на окраине лагеря, забыл? Он так здорово ругался, что я…
Что я что?!! Я застонала, и как я это сделала? Может, сейчас на трезвую голову все вернется обратно? Я же 'переводчик' испортила. Кажется. А может, нет?
Курц вошел неожиданно. В руках кружка. Протянул ее мне. И что там? Ммм, кажется вчерашний 'чай', но разбавленный. Потрясла головой и поставила нетронутый напиток на столик. Следопыт меня внимательно оглядел и начал лекцию о вреде пьянства в малолетнем возрасте. Я не сразу возмутилась. Вернее, я возмутилась сразу, как поняла о чем он. Просто 'переводчик' я все-таки 'сломала'. И теперь все слышала словно бы с запоздалым переводом. Так, лекцию о пьянстве я заслужила, тут можно и состроить покаянную физиономию и внимательно выслушать. Но при чем здесь малолетний возраст? Он что, опять?!
— Курц, я не ребенок! Когда ты поймешь? Запомни, а если страдаешь склерозом — запиши: я не ребенок! — и тут я замерла. Ура! От злости все почти вернулось на место.
— О, знаешь как здорово! Нет, ты меня не понял, — не следует проверять его терпение на прочность, — Я все объясню. Просто, понимаешь, когда ты вчера так классно ругался, я страшно хотела тебя понять. И что-то сделала, и перестала понимать все остальное, но зато понимала все, что ты говорил. И когда проснулась, я испугалась, что больше вообще ничего, кроме мата, понимать не буду. А вот сейчас я разозлилась, и стала снова нормально понимать. Только не так как раньше, а по-другому. Вот этому я и радуюсь. Правда, здорово?
Кажется, я его все-таки довела. Вон как покраснел и глазки сощурил.
— Курц, я, правда, больше не буду. Честно-честно, — тут главное самое искренне выражение лица.
— Ты хоть понимаешь, что натворила? Хоть отдаешь себе отчет, какая у тебя аура воздействия?
— Ты о чем? — что за новости? Что за аура?
— Конни, ты СакКарра-Ши, — очень ласково прошептал мне следопыт, — И если люди не умеют экранироваться от чужого воздействия, ты оказываешь на них влияние. Нет, не прямое воздействие. Только небольшое влияние. Но если это попадет на нужную почву, результат может быть очень плачевным. Ты понимаешь, что теперь всем тем, с кем ты вчера пила, очень сильно влетело. Причем они были, в общем-то, и не виноваты. Это ты их подбила напиться, разве нет?
Что? Я? За что? Вот только такой 'радости' мне для полного счастья и не хватало.
— И что? Мне теперь нельзя пить?
— Можно. Почему нельзя? Можно. Но о последствиях лучше думать заранее. И помнить, с кем можно, а с кем нет.
И он ушел.
Я опять рухнула на постель. Только чему-то порадуешься — и на тебе. Перед солдатами было стыдно. Они славные ребята, а я их так подставила.
Хотя да, лечить нервы так явно не стоит. Вон как я с местным языком влетела. Нет, вроде обошлось. Но теперь я очень четко понимаю, что говорю не на русском. И самой слова труднее стало произносить. Их сначала надо 'вспомнить'. Вот как это у меня получилось? Солнечное пламя чуть нагрелось. Взяла его в руку. Так, и с чего мы опять цвет меняем? Хочешь сказать, что это твои проделки? Отлично. Может, ты еще и разумный? Замечательно. А что еще скажешь? Может, это еще и не я тебя нашла, а ты меня? Прелестно. А что твой брат у того, с картинки, делал? И как на это реагировать? Молчишь и цвет обратно меняешь? Ну и ладушки. Я тоже с тобой говорить не желаю.
Жаль, что резерв резко уменьшился, процентов 15 осталось. Это он у меня такой маленький, или просто я не умею его экономно расходовать? А с пополнением его у меня 'труба'.
— Конни, ты не можешь помочь?
О, кажется, меня бить все-таки не будут, и даже простят.
— Ща иду. А что случилось?
