— Я Сергей, — отозвался Иванов.
— Тебе велено прийти в больницу. Доктор велел.
Серега посмотрел на нас, хмыкнул и сказал нарочному:
— Ты не ошибся, случаем, парень? Я не болен да и с доктором почти не знаком. Что мне делать в больнице?
— Приказано звать тебя. А зачем — сам узнаешь.
Обогревшись и смягчившись, санитар приоткрыл тайну:
— Там один больной лежит, конюх с прииска, так будто бы он кличет. Плохой сильно, должно, умирать собрался.
— Надо сказать Зотову. — Серега сразу заторопился. — Вася, сходи, будь добр.
Смыслов оделся и ушел к Зотовым. Через час Серега, Петр Николаевич и я зашагали в больницу.
Филатов был очень плох, — это нам сказал доктор. — Воспаление легких, а у него вообще-то туберкулез, понимаете. Ну и… Как в памяти, все просит позвать Сергея. Единственный друг, видимо?
Иванов промолчал.
Мы надели халаты и прошли к больному. Филатов лежал на кровати за ширмой. Сама ширма уже говорила о многом. На белой подушке резко выделялась его прокуренная борода. Лицо пожелтело, темные глаза ввалились, больной смотрел на мир с глубокой тоской и страданием.
— Здравствуй, отец, — как можно веселей сказал Серега. — Узнаешь?
Филатов слабо улыбнулся ему, глянул на меня и задержал взгляд на Зотове. Петр Николаевич смутился, как-то виновато улыбнулся и тихонько сел на табуретку.
— Кто это? — спросил больной. — Уж не Зотова ли сынок?
— Точно, Зотов, Петр Николаевич, — ответил Серега. — Похож?
— Теперь не припомню, похож, нет ли… Слаба память. Ну, хорошо, что вы пришли, я как на духу… Священника здесь не сыщешь, так я хоть перед вами…
Он замолчал, грудь его под тонким байковым одеялом тяжело подымалась. Говорить больному было трудно, это мы поняли с первого взгляда и решили ничего не спрашивать, только слушать, отвечать.
— Да ты не волнуйся, отец, — ласково сказал Серега. — Мы же свои.
— Хороший ты парень, — сказал больной. — Все вы хорошие. А вот я… — Он опять замолчал, тяжело дыша, стал подыматься на подушке выше. — Не хочу с темной совестью… Страшно, ребята. Хоть перед вами…
Мы сидели молча, готовые ко всему. Сергей помог больному лечь повыше, положил ладонь на его горячий влажный лоб.
— Лучше так? — спросил он. — Может, еще подушку?
— Не надо, спасибо. — Он опять посмотрел на Зотова. — Папашу твоего убили.
— Я знаю.
— А кто убил, знаешь?
— Белый Кин и Никамура.
— Вот-вот, Белый Кин… Живой он, видел я его летом. Говорят, и тот — другой — здесь бродит. А я- то… Я-то, ребята, с ними ведь был, грех на душе ношу, боюсь его. Сам-то не убивал людей, а заодно с ними. Помогал грабить. Потом-то хватился, ушел от них, работать стал. А они…
— Как фамилия Белого Кина? — не утерпев, перебил его Зотов.
— Кина? Да ты знаешь его… — Филатов закрыл глаза, поморщился и некоторое время молчал, видимо пересиливая слабость.
Мы ждали. Зотов тяжело дышал мне в затылок.
— Звать его как? — снова спросил он, сгорая от нетерпения.
— У геологов работает, — не открывая глаз, сказал Филатов. — Проводник, что ли…
— Скалов?
— Так, так… Скалов Акинфий Робертович… Ты берегись его, парень. Он много крови пролил. С виду тихий, а руки у него… Зверь, не человек.
Филатов долго молчал. От дверей доктор делал нам знаки: пора, больной устал.
— Вы уж простите меня, ребята — тихо сказал больной. — Умру я. Один, никого у меня нет, вот ты только, Серега. Как сын мне… Заботливый. И все вы тогда жалели, а я думал: грех перед людьми, тайну знаю, боюсь, что этот Кин и вас, убьет. Смотрите за ним.
— Кто Джон Никамура? — спросил Зотов. — Кто он?
— Этого не ведаю. Кин знает, вы уж у него спросите. За все…
Доктор настойчиво потянул Зотова за рукав. Мы встали. Филатов открыл глаза, с тоской посмотрел на нас.
— Простите, ребята…
— Да что ты, отец. — Голос Сергея предательски дрожал. — Ты не думай о плохом, усни спокойно, поправишься.
— Я усну, усну. Простите меня…
— Нечего тебе прощать, не виноватый ты. — Серега взял его безвольную руку, слабо пожал. — До свиданья, отец. Мы завтра опять придем к тебе.
— Простите — шептал Филатов уже в забытьи.
В коридоре мы остановились и ошеломленно посмотрели друг на друга. Вот так дела…
— Ну, что вы. скажете? — начал Зотов. — Вспомним старый револьвер. Там буквы А. Р. С. Филатов поведал правду. Скалов убийца отца! Ну, гад!..
— Надо вызвать Зубрилина, — сказал я.
— Не надо. Я сам расправлюсь с этим негодяем. — Зотов сжал зубы.
— Вандетта… Или как там?.. Ты, Петька, не очень-то ершись, спокойнее. — Серега сурово посмотрел ему в лицо. — Надо сообщить кому следует. Не мудрено теперь словить Кина, труднее выловить остальных. Ты его хлопнешь, удовлетворишь свою месть, а шайка останется. Дело тонкое, сами мы не в силах.
— Пошли, — сказал я, подытоживая разговор. — На прииске есть оперативник или как он там называется…
— А ведь умрет старик, — вздохнул Серега. — Ишь, душа-то… как открывается на добро. Даже у таких. Честное слово, не ожидал. И что мы, собственно, для него сделали? Пожалели в дороге, у костра. Мелочь. А ведь вспомнил, оценил. Видишь, что рассказал. Совесть все-таки есть, заговорила. Сколько лет таился.
— Умрет, и очень скоро, — твердо ответил на наш вопрос доктор. — Считанные часы остались.
Мы зашагали на прииск,
Начальник оперативного отдела — тот самый, что ездил за Конахом, — сразу загорелся.
— Скалов, говорите? Вот оборотень! У меня же за ним давно смотрят ребята. Никак не поймают с поличным. Ангельскую жизнь ведет. Ну, теперь всё…
Он стал одеваться.
— Я сейчас допрошу старика, — сказал чекист, решительно пристегивая к полушубку ремень с кобурой.
— Этого вы делать не будете, — тоном приказа произнес Серега.
— Кто мне запретит? — удивился начальник.
— Совесть. Умирающий человек…
— Протокол нужен, понятно?
— Мы подпишем. Разве недостаточно?
— А, ладно. Еду брать Скалова. Как там на улице?
Серега и я хорошо знали дорогу к геологам. За время блужданий с Филатовым не раз подходили к их базе, помнили тропу по долине. Может быть, поэтому решительный начальник не стал отговаривать нас принять участие в аресте Скалова. О Зотове говорить не приходилось. Он имел на это особое право.
Переночевав на прииске, мы рано утром тронулись домой. Начальник ехал верхом, мы шли пешком. Он все время опережал нас. Стояла такая погода, что ни на чем, кроме седла, ехать было нельзя. Земля,
