следующей неделе мой кузен Алексис приедет в Париж, он все и устроит. У него есть связи с несколькими конторами, организующими работу студентов в Германии. В прошлом году мы сто тысяч франков заработали в трудовом лагере. Глупо было бы не поехать снова.
Я понимала, что он прав, но не могла скрыть разочарования.
- И еще я три белые рубашки куплю, - рассмеялся он.
- По одной на каждый прием пищи?
Длинное, такое заманчивое, долгожданное лето…
- А что мне делать? - спросила я.
- Это же всего шесть недель, и ты поедешь с Клодом в Канн, загоришь, будешь рисовать на открытом воздухе, а может, поучишься готовить в закрытом помещении.
- Ты один поедешь или с Алексисом?
- Надеюсь, что с ним. Но если не с ним, то уж точно с Сержем - это парень из нашей семинарии. Кстати, - добавил он, странно улыбнувшись, - Серж тебя видел. И считает тебя красавицей.
- Но я ведь никогда с Алексисом не встречалась? - спросила я, взглянув на Милоша. В глубине души я знала, что Милош намеренно не рассказывал Алексису обо мне. Не знаю почему, но я с самого начала почувствовала - с Алексисом надо считаться.
- Ну, он проводил исследования в Гейдельберге. У него превосходная стипендия. Пишет диссертацию по Кьеркегору, но с христианской точки зрения.
- Это ни о чем не говорит, - прервала я его.
Он засмеялся:
- Между прочим, он прекрасный парень. Ты познакомишься с ним. Через некоторое время.
Было совершенно очевидно, что от Алексиса меня скрывали столь же тщательно, как и от людей из семинарии. И по той же причине.
- Через некоторое время? - Я поняла, что Серж - совсем другой. Вот с кем бы мне хотелось познакомиться.
- Чего ты улыбаешься? - спросил он.
- Ничего. А я улыбаюсь? Смотри! Чайки! - Прямо под нашим окном над шлюзами летали чайки.
Сколько же стоил билет в метро в сорок восьмом году? Почему я никак не могу вспомнить?
На террасе пригревало весеннее солнышко. Я ела бутерброд и смотрела на проплывающие мимо баржи. Чайки. Это чайки? Или голуби? Никак не могу разглядеть.
Глава 15
Четырнадцатое июля9, 1949 год. Душно и жарко. Мы шли пешком до самой Бастилии. На Милоше футболка и рабочие брюки - влияние Америки. Мне было смешно, потому что он сильно смахивал на ковбоя. Он не должен быть худым, все его тело кричало об этом. «Товарищ Ковбойский», - назвала я его, и день начался и закончился смехом.
Бастилия, огромные сердитые плакаты, взывающие к миру и дружбе, - покончим с тем, начнем это, - совершенно неуместные шотландцы в юбках и с волынками, - мне так хотелось, чтобы они сыграли на волынке Интернационал! Мы опустили в коробку монетки, и нас с ног до головы увешали бантами и лентами. «Мир» - такое замечательное слово в солнечный день. Мы шли и шли по городу - никакого метро, никаких автобусов; мы ходили пешком, чтобы ничего не пропустить в этот день. Революции празднуются пешими.
Потом мы ели сыр в парке Лувуа, здороваясь с немыслимым памятником четырем рекам Франции. Кто-то предусмотрительно снабдил Луару маленьким французским флагом. Мы танцевали на улицах острова Сен-Луи, на этих крохотных улочках, всем своим существом проникшись духом четырнадцатого июля. Вдыхали, ощущали, любили Париж, чувствовали, как Париж поднимается по горлу и превращается в слезы на глазах; прижимаясь друг к другу в толпе, танцующей на освещенных фонарями улицах, держали друг друга за руки, целовали друг друга в улыбчивые губы допоздна, до теплой, наполненной музыкой ночи.
Много лет спустя кто-то спросил меня, принимала ли я участие в политических демонстрациях на День взятия Бастилии, и я рассмеялась, рассмеялась потому, что помню только пиво, которое лилось рекой, красное вино, хохочущего Милоша, запрокидывающего голову в танце под французский аккордеон на площади Маре, Милоша, заснувшего в моих объятиях у канала де Люрк, под глазами - круги, густые черные волосы разметались по подушке. Так спят мои дети.
Его поезд ушел с Восточного вокзала шестнадцатого июля в два часа дня. Я согласилась с его решением поработать летом. Что толку противиться? Милош - очень упрямый мальчик.
Мы стояли на огромной станции и смущенно переминались с ноги на ногу. Сказать было нечего. В 1949 году Восточный вокзал казался немного зловещим, словно вобрал в себя дух разрушения, царивший в Восточной Франции и немецких городах, через которые проходил этот поезд. Шестнадцатого июля воздух был сырым и холодным. Все утро шел дождь.
- Ты сможешь купить себе новый плащ. - Я провела пальцами по его обтрепавшимся рукавам, как он сам частенько делал.
- Ты же будешь писать мне, Карола? Я напишу тебе в Канн, и, если ты решишь проехаться по Италии, мама Клода передаст тебе мои письма. Но ты ведь будешь писать, правда? - опять спросил он.
Он прекрасно знал, что насчет писем я очень ленива. Если у меня были деньги, то я предпочитала позвонить Тору или послать телеграмму, а не корпеть над длинными посланиями. И еще я частенько обходилась открытками. Милош не одобрял подобных средств общения.
- Обязательно напишу, - пообещала я.
Объявили его поезд. Мы направились к нему сквозь скопище плохо одетых людей, толпы говорящих на славянских языках семей, кучки немецких парней - откуда они приехали и куда направлялись, эти лишенные наследства юные немцы 1949 года? Мы прошли мимо британских туристов в хаки, оснащенных рюкзаками и обутых в ботинки с тяжелой подошвой, шеи обмотаны шарфами, вокруг талии повязаны свитера. Видно, собираются посетить те места, в которых бывали раньше, несколько лет тому назад, при других обстоятельствах. Мне не понравился Восточный вокзал. От него несло войной.
Милош, высокий, худой, одарил меня своей изумительной улыбкой:
- Двадцать восьмого августа. Запомни! И я стану таким богатым! Прости меня, Карола. - В его глазах были и смех, и мольба.
Поезд тронулся, он запрыгнул на ходу. Я почувствовала себя осиротевшей.
В тот день я вернулась в «Отель дю Миди» уставшая и подавленная. В кафе сидело двое-трое посетителей. Жан примостился у окна с газетой.
- Значит, он уехал?
- Уехал. - Я шлепнулась на стул рядом с ним.
- А ты завтра отбываешь?
- Точно.
- И вы оба вернетесь в конце августа. Оба?
- Да.
Он собирался закрыть комнату и никому ее больше не сдавать. Я поглядела на него, ожидая продолжения.
- Скажи мне кое-что, Карола. Может Мишель поехать с тобой в Америку?
Должно быть, на моем лице отразилось безмерное удивление, поскольку он нетерпеливо махнул рукой - у этого человечка имелся целый набор нетерпеливых жестов.
- О, я знаю, что ты думаешь: только буржуи могут жить в Америке, а вы, артистические натуры, должны поселиться здесь, в Париже. Но это полный бред. Ты слишком молода, чтобы понять это теперь, но ты обязательно поймешь, со временем. Я вот что хочу узнать: может ли Мишель жить в Америке, работать там… ну, русским кюре.
Я отвела взгляд, уставившись на канал за окном.
- Не знаю. Наверное. Я не слишком хорошо разбираюсь в кюре, русских или каких-то еще…
