Потом, само собой, я встретился с Алексисом. Я рассказывал тебе о нашей встрече в «Селект» и о том, как он бросил мне напоследок: «Кароле никогда в голову не приходило, что Милош, быть может, уже по горло всем этим сыт?» Честно говоря, мне действительно стало так казаться. Не до, а после его слов. Я пошел прогуляться, и чем больше я думал об этом, тем логичнее выглядела эта идея. Посмотри на нее с моей точки зрения, и ты поймешь, что я имею в виду. Когда ты уезжала из Парижа, Милош был в депрессии. Алексис постоянно напоминал ему, о какой жизни он мечтал с самого детства. Даже если бы Алексис не давил на него - а он давил, и еще как! - но даже если бы он не давил на Милоша, одного его присутствия было бы вполне достаточно, чтобы сомнения снова подняли голову и начали терзать его. Представляю, что он чувствовал после твоего отъезда.
Алексис настаивал на том, чтобы Милош вернулся в семинарию, не обязательно в эту - в любую. Почему бы не попробовать в Германии? Может, там условия получше. Картина постепенно прояснялась. Милош мог размышлять следующим образом: почему бы не попытаться, почему бы не попробовать примириться с Богом, без… ну, без постороннего вмешательства. Почему бы не проверить себя, свое решение уйти из семинарии, ведь нам прекрасно известно, что в прошлый раз он поддался гневу, да и несносный характер епископа сыграл не последнюю роль. Почему бы не сделать это, особенно теперь, когда он свободен и его ничто не держит… Нет, помолчи, дай мне договорить. Я понимаю, это звучит просто невероятно, но, поскольку его молчание было еще более невероятным, эта гипотеза не казалась мне притянутой за уши.
Чем больше я думал об этом, чем больше я размышлял об Алексисе, о его подавляющем влиянии на Милоша, тем более логичным становилось это умозаключение.
Взгляни на это с другой стороны. Когда ты познакомилась с Милошем и втянула его в свою жизнь, ты фактически сделала две вещи: подарила ему свою любовь и ключи от нового мира, от того мира, с которым он не только не был знаком, но который совершенно не интересовал его до встречи с тобой. Второе: ты поставила его перед выбором - сохранить старые ценности, а вместе с ними свою прежнюю жизнь или принять тебя и то будущее, которое вы могли бы построить вместе, но на твоих условиях. Нет, не возражай. Я никогда не говорил тебе об этом раньше, но, понимала ты это или нет, человеку со стороны это видится именно в таком свете. И конечно же - подумай хорошенько! - конечно же Алексис придерживался той же точки зрения.
Если помнишь, Алексис никогда не выступал против тебя в открытую. Свою враждебность он прикрывал дружбой, которая так тревожила тебя. Что он говорил Милошу, когда тебя не было рядом, нам уже никогда не узнать, и как он преподнес ему твой отъезд в США - тем более. Но Алексис стал своего рода катализатором. Именно он двигал фигуры на доске, когда сказал мне, что Милош сыт по горло. И тогда мне пришло в голову: а вдруг так оно и есть?
Поговорить с Милошем лично не представлялось никакой возможности. Алексис постарался на славу. Не мог же я в самом деле пойти в полицию. Я проверил все места и переговорил со всеми людьми, которые могли бы иметь хоть малейшее представление о Милоше, и везде - пусто. Мне пришлось поверить Алексису на слово! К тому времени я был готов не только нос ему свернуть. Ох уж эти чертовы восточные штучки! Я чувствовал себя беспомощным щенком перед византийской диалектикой Алексиса и даже начал побаиваться его. Перед отъездом в Лондон я решил еще разок заглянуть в «Селект». Один из официантов сказал мне, что утром Алексис отбыл в Гейдельберг, так что я его больше не видел.
Тогда я и написал тебе, что Милош исчез, пропал и даже следов не оставил - поверь мне, я раз десять это письмо переписывал, - и посоветовал тебе принять все как есть и жить дальше.
Я знаю, что случилось потом. В последующие пять лет мы регулярно переписывались с твоей матерью. Я знаю о твоем побеге, о твоей работе, о психотерапевте и о том, что в итоге ты более-менее пришла в норму и вернулась к реальности. Несколько раз я порывался приехать к тебе, но твоя мать отговаривала меня. И она, и ее муж, и доктор в один голос утверждали, что от меня будет больше вреда, чем пользы. Не знаю уж почему и до сих пор не уверен, стоило ли мне прислушиваться к их словам. Но пока я колебался, ты пошла на поправку, устроилась на работу, и вопрос отпал сам собой. Потом Гевин собрался в Штаты, я поручил ему повидаться с тобой, и, прости меня за иронию, он сделал то, о чем я думал все эти годы, - женился на тебе. Да ладно тебе, чего ты так удивляешься?
Но я действительно была поражена. Взгляд его затуманился.
- Теперь уже можно признаться, теперь это уже не имеет никакого значения. Перед тем как Милош вошел в твою жизнь, мы были слишком юны, и женитьба меня вообще не интересовала. А потом появился Милош. Но когда ты уехала, когда заварилась вся эта каша, я понял наконец, что привязался к тебе гораздо сильнее, чем думал. Просто раньше я сам себе боялся в этом признаться. И я еще кое-что понял: все мои колебания по поводу поездки в Нью-Йорк были не чем иным, как страхом… страхом приехать и увидеть, что ты все еще увлечена Милошем и для меня рядом с тобой есть только одно место - место друга и наперсника. А с этой ролью, боюсь, я не справился бы. Твоя мать с мозговедом имели в виду несколько иное, но так мне подсказывало мое сердце…
Он остановился, отхлебнул из стакана и прикурил, стараясь не смотреть мне в глаза. Да, его откровения удивили меня, но, положа руку на сердце, не слишком. Я ничего не ответила, потому что говорить пришлось бы слишком много.
- Как бы то ни было, - продолжил Клод с кислой улыбкой, - темная лошадка Дейвис, которому я поведал о тебе и Милоше только в общих чертах, появился на сцене, сгреб тебя в охапку и - прямиком под венец. Поначалу я бесился, злился на самого себя за свою нерешительность. Но потом подумал, что так даже лучше, по крайней мере, для тебя. Гевин был совершенно посторонним человеком, никаких связей с Парижем не имел, здоровый, трезвомыслящий валлиец с огромным сердцем и способностью завести несчетное количество сыновей… Именно в этом ты и нуждалась. Он оказался достаточно умным, чтобы понять это, а я - достаточно разумным, чтобы принять это. Вот так.
Но когда ты вернулась в Лондон, в тот самый первый вечер… я снова оказался у самого начала. Ты все еще любила Милоша. Несмотря на пять прошедших лет, несмотря на Гевина, несмотря на детей, ты все еще любила его! И тогда внезапно все теории рухнули, словно песчаный замок. Я видел в твоих глазах тот же свет, который горел в глазах Милоша, и я понял, что все мои такие логичные объяснения не что иное, как собрание лжи и заблуждений. Через три дня я вылетел в Париж и за несколько часов докопался до истины.
Огней на взлетной полосе стало меньше, но горели они ярче. Клод замолчал, осушил стакан и налил себе еще. Я поразилась своему спокойствию. Сердце билось в нормальном ритме, в душе - никакого сумбура. Как будто я уже знала, что он скажет дальше. Я могла лишь посочувствовать раздираемому бурей эмоций Клоду. Не то чтобы я ничего не воспринимала, но прочувствовать то, что испытывал он, не могла.
Какой же длинный выдался день! Какие длинные пятнадцать лет! Может, уже слишком поздно. Может, часть моей души уже совсем омертвела.
- Ты как себя чувствуешь? - спросил Клод. - Продолжать или поедем в город? - Он окинул взглядом аэропорт и нерешительно посмотрел на меня.
- Продолжай, со мной все в порядке. Правда.
- В пятьдесят пятом я прилетел в Париж, взял такси и направился прямиком в церковь, готовый, если потребуется, вступить в бой, но добиться правды. Однако в этом не было никакой необходимости. Семинарию возглавлял новый человек, намного моложе и прекрасно говоривший по-французски. Там все переменилось, место выглядело ухоженным и процветающим. Но с другой стороны, уже пять лет прошло.
Меня проводили в библиотеку. Я рассказал священнику, что пытаюсь разыскать бывшего студента, Милоша Керовича, или, если не получится, его друга по имени Серж. Он вздрогнул и напрягся. Я начал было извиняться, но он оборвал меня.
«Полагаю, вы имеете в виду Сержа Войтича. Да, я могу вам помочь. Я дам вам адрес. Он живет недалеко отсюда». Говорил он медленно, на лице - тревога. В комнате повисла тяжелая тишина. И в этой тишине, Карола, я вдруг понял, что произошло на самом деле.
Глаза Клода горели огнем, но он не мог обжечь меня. Сердце гулко бухало в груди, в ушах стучало. Я не двинулась, руки словно приклеились к столику. Я ничем не могла помочь Клоду. Он смотрел на огни аэропорта, бледный, осунувшийся. Я хотела сказать ему что-нибудь, хоть что-то, но слов не
