откликался на их сообщения, и я никак не думал, что появится кто-то еще, но, увидев этого путника со странной пелериной и зонтом в руках, я сразу понял, что он направляется ко мне. Я услышал его голос до того, как он вошел ко мне в комнату. Пусть не совсем как Он, но путник говорил по-турецки с Его ошибками, войдя ко мне, он стал говорить по-итальянски. Увидев, что я не отвечаю, он сказал, что думал, что я немного знаю итальянский. Потом пояснил: мое имя и кто я такой этот человек узнал от Него. По возвращении в свою страну Он написал массу книг о невероятных приключениях среди турок, о последнем падишахе — любителе животных, и его снах, о турках и чуме, дворце и наших правилах ведения войны. Поскольку среди аристократов и особенно среди образованных женщин начал проявляться интерес к загадочному Востоку, книги его привлекли внимание, хорошо читались, он давал уроки в академии, разбогател. Взволнованная его историями его бывшая невеста, несмотря на возраст, развелась с мужем; они поженились, купили рушащийся старый дом его семьи, поселились в нем и восстановили в прежнем виде сад и дом. Все это мой гость знал, так как, восхищенный Его книгами, посетил Его. Он был очень любезен, целый день провел с моим гостем, ответил на его вопросы, снова рассказывал о приключениях, описанных в книге. Долго рассказывал обо мне и сказал, что пишет обо мне книгу под названием «Турок, которого я близко знал». Он собирался преподнести любопытному итальянскому читателю книгу о моем детстве в Эдирне, всей моей жизни вплоть до дня расставания, подкрепляя ее умными рассуждениями об особенностях турок. Мой гость сказал: «Как много вы Ему рассказали о себе!» Потом, чтобы удивить меня, он вспомнил детали, описанные в прочитанной им книге: в детстве я был умным, меня жестоко били соседские мальчишки, я стыдился этого и горько плакал, за шесть месяцев я постиг астрономию, которой Он меня обучал, я очень любил свою сестру, был очень религиозен и всегда совершал намаз, обожал вишневое варенье, особенно интересовался шитьем одеял, что было профессией моего отчима, и т д., и т. д. Я знал, что после всего рассказанного не смогу холодно отнестись к этому глупцу, и, поскольку подобным людям это бывает интересно, показал ему, комната за комнатой, свой дом. Потом он заинтересовался играми, в которые играли в саду мои младшие сыновья с товарищами; он записал в свою тетрадь не только как играть в чижика, но и в жмурки, и в чехарду, которая, однако, ему не очень понравилась. Тогда он сказал, что Он — друг туркам. Он повторил это, когда я после обеда показал ему наш сад, и так как делать было больше нечего, дом, в котором мы жили с Ним много лет назад. Он прошел по нашим кладовым среди банок с вареньем и маринованными овощами, бутылями с оливковым маслом и уксусом, а потом по комнатам, где, разглядывая мой портрет, написанный венецианским художником, гость, словно открывая мне тайну, сказал, что на самом деле Он не такой уж большой друг туркам и написал о них много плохого: например, что мы стали скатываться вниз, называл наши головы шкафами, набитыми старьем, что возрождение невозможно, у нас нет никакого выхода, кроме как подчиниться им и вечно подражать им. Чтобы он не затягивал свой рассказ, я сказал: «Но Он хотел спасти нас», — гость тут же ответил, что да, он даже сделал оружие для этого, но мы не поняли Его; туманным утром оружие увязло в болоте и осталось лежать там, как пиратский корабль, выброшенный бурей на скалу. И добавил: да, Он очень, очень хотел нас спасти. Он не считал это оружие дьявольским. Все гении таковы! Он взял в руки мой портрет и, внимательно рассматривая его, пробормотал что-то о гениальности: если бы Он не попал к нам в плен, а провел всю жизнь в своей стране, Он мог бы стать Леонардо семнадцатого века. Потом вернулся к волновавшей его теме зла, рассказал несколько оставшихся у него в памяти сплетен о Нем, связанных с деньгами. «Странно, — сказал он потом, — что вы совершенно не поддались Его влиянию!» Вот он узнал меня, я ему нравлюсь, он восхищается мной: но он не может понять, как это возможно, чтобы люди, столько лет прожившие вместе, были так непохожи друг на друга. Он не попросил подарить ему портрет, как я боялся, повесил его на место и спросил, может ли он посмотреть одеяла? «Какие одеяла?» — спросил я тупо. Он с удивлением спросил, разве я не шью одеяла в свободное время? Тогда я решил показать ему книгу, которую не брал в руки шестнадцать лет.
Он сильно разволновался, сказал, что может читать по-турецки, и ему, конечно, очень интересно прочитать книгу о Нем. Мы поднялись в мою комнату, выходящую окнами в сад. Сев за наш стол, я сразу же нашел книгу на том месте, куда положил ее шестнадцать лет назад; положил на стол перед ним. Он, хоть и с трудом, но читал по-турецки. Он погрузился в мою книгу с желанием прочитать о чем-то удивительном, но не противоречащем его здоровому и надежному миру, неприятное мне желание, которое я замечал во всех путешественниках. Я оставил его в одиночестве, вышел в сад и сел на софу так, чтобы видеть его в открытом окне.
Сначала он весело обратился ко мне через окно: «Сразу видно, что вы не были у нас в Италии!» Но потом он забыл обо мне. Изредка поглядывая на него, я просидел в саду три часа в ожидании, когда он прочитает книгу. Когда он закончил чтение, на лице его проступило смятение — он все понял; он несколько раз выкрикнул название белой крепости и болота, которое поглотило наше оружие; он даже стал что-то говорить мне по-итальянски. Потом, чтобы обдумать прочитанное и унять свою растерянность, он долго рассеянно смотрел в окно. Я спокойно наблюдал, как он, как обычно бывает с людьми в подобной ситуации, смотрел куда-то вдаль невидящим взглядом, а потом, как я и ожидал, его взгляд прояснился: вид из окна словно заворожил его. Нет, умные читатели поняли, он был не так глуп, как я подумал. Он начал лихорадочно листать страницы книги, а я ждал, когда он найдет то, что искал, он нашел и прочитал. Потом снова посмотрел в окно на сад: что видно из этого окна? Я, конечно, прекрасно знал, что он ищет: инкрустированное перламутром блюдо на столе было наполнено персиками и вишней, позади стола стояла плетеная софа, на ней лежали пуховые подушки такого же зеленого цвета, как, и оконная рама; а дальше он видел колодец, на который сел воробей, оливковые и вишневые деревья. Позади них на высокой ветке дерева грецкого ореха висели качели, чуть покачивающиеся на ветру.
Примечания
1
Гебзе — город недалеко от Стамбула. —
2
Ферман
3
Мраморная бумага — бумага, по структуре напоминающая мрамор.
4
Каймакам
