Почти все близкие знакомые Кемаль-бея, которые до этого не хотели меня видеть, в последующие после похорон месяцы в странной, но логической последовательности искали встреч со мной. Думаю, таким вниманием я обязан ложному слуху, прошедшему по Нишанташи, что в своей книге безжалостно всех критикую. Сплетни о том, что я очень плохо написал не только о брате Кемаль-бея и обо всей его семье, но и об очень многих других уважаемых обитателях Нишанташи, например об известном Джевдет-бее и его сыновьях[9], о моем друге-поэте Ка[29] и даже об известном колумнисте Джеляле Салике, которым я всегда восхищался, и лавочнике Алааддине[30], и еще об очень многих крупных государственных и духовных деятелях, даже генералах, к сожалению, разошлись с большой скоростью. Сибель и Заим, не успев прочитать мою книгу, испугались. По сравнению с молодыми годами Заим стал намного богаче. Лимонад «Мельтем» исчез с рынка, но фирма под таким названием процветала. Они приняли меня очень радушно в своем роскошном доме с видом на Босфор на окраинах Бебека. Сказали, что гордятся тем, что я пишу о жизни Кемаль-бея (а близкие Фюсун считали, что я пишу именно о ней).
Но сначала им хотелось рассказать об одной странной случайности: они встретили Кемаль-бея на улице в Милане днем 11 апреля, то есть незадолго до его смерти. (Я сразу почувствовал, что они позвали меня именно поэтому.) Заим, Сибель и две их красивые и умные дочери, севшие с нами за стол, одна двадцати (Гюль), а другая восемнадцати лет (Эбру), чтобы отдохнуть и развлечься, отправились на три дня в Милан. Первым счастливое семейство, наслаждавшееся апельсиновым, клубничным, фисташковым и арбузным мороженым и глазевшее на витрины, заметил Кемаль-бей, да и то увидел сначала только Гюль, потому, что та была невероятно похожа на свою мать, и растерянно подошел в девушке: «Сибель, Сибель! Здравствуй, я Кемаль», — сказал ей он.
— Гюль очень похожа на меня в двадцать лет, а в тот день еще надела вязаную пелеринку, как я носила в молодости, — уточнила Сибель-ханым, гордо улыбаясь. — А Кемаль выглядел ужасно усталым, неопрятным, измученным и невероятно несчастным. Орхан-бей, я очень расстроилась, увидев его таким. Не только я, Заим тоже. Тот веселый, красивый, успешный, всегда довольный, обожавший жизнь человек, с которым я когда-то обручилась в «Хилтоне», исчез, а вместо него появился старик, далекий от мира, от жизни, с хмурым лицом и сигаретой во рту. Если бы он не подошел к Гюль, мы бы сами никогда его не узнали. Он выглядел не то что пожилым, скорее сломавшимся, потерянным стариком. Я очень переживала. Даже не знаю, сколько лет мы с ним до этого не виделись.
— С момента вашего последнего ужина в «Фойе» тридцать один год, — заметил я.
Воцарилось леденящее молчание.
— Он все вам рассказал! — через мгновение охнула Сибель.
Пока длилась пауза, я понял, о чем именно они хотели мне сообщить: Заим и Сибель счастливы, и их жизнь прекрасна.
Но после того как дочери ушли спать, а мы стали пить коньяк, я понял, что есть еще одна тема, о которой супругам трудно говорить. Когда пили вторую рюмку коньяка, Сибель с обескураживающей прямотой, не заминаясь, как Заим, откровенно заговорила о том, что её беспокоит:
— В конце лета 1975 года, когда Кемаль признался мне в своей болезни, то есть в том, что сильно влюблен в покойную Фюсун-ханым, я пожалела своего жениха и решила ему помочь. С самыми лучшими намерениями, чтобы вылечить его, я провела с ним месяц (читатели знают, что на самом деле три!) у нас на даче близ Азиатской крепости. Но это уже неважно, Орхан-бей... Современная молодежь теперь совершенно не обращает внимания на такие вещи, как девственность (и это было неверно!), но все равно очень прошу вас не писать в вашей книге о тех унизительных для меня днях... Эта тема может показаться не важной, но я рассталась со своей лучшей подругой Нурджихан только потому, что она сплетничала об этом... Если дочки узнают, они не придадут значения, но их друзья... Пойдут сплетни... Вы, пожалуйста, нас не обижайте...
Заим рассказал, что всегда очень любил Кемаля, что тот был искренним человеком, что ему всегда не хватало его дружбы и он всегда её искал. Потом спросил — с удивлением и страхом:
— Неужели Кемаль-бей и в самом деле собрал все вещи Фюсун-ханым, неужели и в самом деле создавал музей?
— Да, — ответил я. — А я своей книгой буду этот музей рекламировать.
Когда я вышел от них, на какой-то момент представил на своем месте Кемаля. Если бы он был жив и возобновил бы дружбу с Заимом и Сибель (что было весьма возможно), то сейчас ощущал бы счастье, как я, что живет в одиночестве, и чувство вины.
— Орхан-бей, — остановил меня в дверях Заим. — Пожалуйста, прислушайтесь к просьбе Сибель. «Мельтем» готов оказать помощь музею.
Той ночью я понял бессмысленность разговоров с другими свидетелями. Я хотел написать историю Кемаля не так, как её видели другие, а так, как рассказывал её он.
Только из-за этой уверенности я отправился в Милан и узнал, что расстроило Кемаля в тот день, незадолго до встречи с Сибель и Заимом. Музей Багатти-Вальсекки стоял запущенным, а часть была сдана в аренду известной фирме «Женни Колон», чтобы обеспечить ему доход. Глаза смотрительниц музея, всегда носивших черные платья, были мокрыми от слез: по мнению сотрудников, все это очень расстроило одного турецкого господина, который раз в несколько лет приезжал в музей.
Даже эти сведения напомнили мне, что больше не нужно никого слушать, чтобы закончить книгу. Мне только очень хотелось бы увидеть Фюсун, поговорить с ней. Но приглашения других людей, которые, опередив её близких, настойчиво звали меня в гости, так как боялись моей книги, я принимал отныне только ради удовольствия поужинать с ними.
Во время недолгого ужина Осман посоветовал мне вообще не писать об этой истории. Да, «Сат-Сат» из-за небрежения его покойного брата, конечно, обанкротился, но зато все другие компании, основанные покойным отцом, сейчас, во время экспортного бума в Турции, — настоящие короли рынка. У них очень много врагов, и такая книга поднимет волну слухов и многих обидит, и над холдингом «Басмаджи» будут все смеяться, а европейцы, конечно же, тоже посмеются над нами, турками, и осудят нас. Но от того вечера у меня осталось приятное впечатление: на кухне Беррин-ханым, чтобы муж не видел, отдала мне детские игрушечные шарики Кемаля.
Тетя Несибе, с которой Кемаль-бей познакомил меня гораздо раньше, ничего нового мне тоже не сообщила. Сейчас она постоянно плакала не только по Фюсун, но и по Кемалю, которого называла «своим единственным зятем». О музее она вспомнила только раз. У неё когда-то была старая терка для айвы, ей захотелось сварить варенья, но она никак не может её найти. Может быть, она осталась в музее? Не мог бы я принести её? Провожая меня, она сказала на пороге: «Орхан-бей, вы напоминаете мне Кемаля».
С Джейдой, которая была самым близким человеком Фюсун, знала все её тайны, и, по-моему, лучше других понимала Кемаля, он познакомил меня за полгода до смерти. На это повлияло и то, что Джейда- ханым любила читать книги и захотела со мной познакомиться. Оба её сына-инженера, каждый примерно тридцати лет, давно женились, и её любимые невестки, фотографии которых она сразу показала, быстро подарили ей семерых внуков. Богатый муж Джейды, намного её старше (сын самого Седирджи!), показавшийся мне тем вечером немного пьяным и несколько выжившим из ума, совершенно не интересовался ни нами, ни нашей историей, ни даже тем, что мы с Кемалем тем вечером пили много ракы.
Джейда со смехом рассказала, что сережку, которую Кемаль забыл в ванной, когда в первый раз пришел в Чукурджуму, Фюсун нашла тем же вечером, сразу сообщила об этом Джейде, и они вместе решили, что Фюсун, в наказание Кемалю, скажет: «Никакой такой сережки не было». Кемаль-бей узнал эту историю от самой Джейды много лет назад, впрочем, как и иные тайны Фюсун. Когда она рассказывала об этом, он только с болью усмехнулся и налил всем нам еще по стаканчику ракы.
— Джейда, — обратился он потом. — Мы с вами всегда встречались в Мачке, в парке Ташлык. Когда вы говорили мне о Фюсун, я всегда смотрел на вид Долма-бахче из Мачки. Я недавно заметил, в моей коллекции собралось очень много фотографий с этим пейзажем.
Так как речь зашла о фотографиях и, думаю, в честь моего прихода Джейда-ханым сообщила, что на днях нашла один снимок с Фюсун, который Кемаль-бей никогда не видел. Это нас взволновало. Фотография была сделана в 1973 году во время финала конкурса красоты от газеты «Миллийет», когда за кулисами ведущий, Хакан Серинкан, шепотом сообщил Фюсун, какие вопросе о культуре он ей задаст. Известному
